Марианна Гончарова - Аргидава

Игнат вынес ослабевшую Машу из подвала на руках, бормоча:

– Что-то слишком часто я стал носить на руках одну и ту же девушку. И мне это все больше и больше нравится. Ты не знаешь, к чему это?

Бледная трясущаяся Машка нашла в себе силы кое-как улыбнуться.

– Одно я могу сказать точно. Наш с тобой дом подвала иметь не будет.

Машка свернулась калачиком на салатовой молодой травке, улыбнулась, закрыла глаза и прошептала:

– Дай отдышаться. Там были люди… – бормотала Маша с закрытыми глазами, – называли себя пре… емниками… Жрецы – они так говорили. Какие-то жрецы. Говорили, что беда… Что Ненастье поднимается. Что нельзя лезть в чужие тайны, от которых зависит… Не помню… Тайна, на которой стоит мир… она должна оставаться тайной. Потому что, раскрыв ее, можно получить доступ к устоям. И тогда эти устои окажутся незащищенными, открытыми, и кто-то может на них покуситься, и мир может рухнуть. Как может рухнуть тронный зал, если начать там раскопки, а за ним вся крепость. А за крепостью… И еще… – Маша прикрыла глаза, забормотала как под наркозом, то ли вспоминая, то ли будто откуда-то что-то считывая: – Вскоре были убиты все свидетели. Ненастье, даже мертвый и уже погребенный, продолжал убивать. Но чудом остались в живых не только жрецы… Остались и потомки тех, кто руководил погребением вождя и уничтожением свидетелей. Они точно знают место его погребения. Как мы знаем место погребения Ют…

– Бред какой-то… Маш, приди в себя!

– Да. Какой-то бред, – отозвалась Маша. Уши были заложены, и она слышала Игната как сквозь воду. – Еще говорили о камне, что камень принес на Землю жизнь, о тревоге, об опасности, о Ненастье опять… Там были… Елисеевна, медсестра. Я ее узнала. Она лечит людей. И цветы еще лечит. Еще… там были какие-то люди… Там были… Макрина! Там была девочка Макрина рядом с каким-то косматым старым человеком…

Маша открыла глаза и села.

– Игнат! Там был твой отец. Там был Игорь Михайлович.

– Где?

Машка тяжело вздохнула, опять легла на траву и закрыла глаза:

– Не знаю.

Корнеев не уставал и умел терпеливо ждать. Иногда, чтобы получить какую-нибудь древнюю безделицу, он мог поднять всю свою агентуру, всех резидентов и доносителей, отработать антикваров, коллекционеров и конечно же огромную армию черных археологов и старателей.

Как-то вечером Катерина, закончив работу на кухне, попросилась уйти пораньше. В храм, на службу.

– Чего это? Праздник, что ли, какой? Грехи идешь замаливать? – сипло кашляя, рассмеялся Корнеев.

Та, зардевшись, призналась, что очень хочется ей, что сегодня батюшка собирает сход, что будет потом служить всенощную. В тот храм, что рядом с крепостью. И «афганцы» его приедут. Будут молиться смиренно, чтобы храм, значит, сберечь для людей, а то ведь под музей или что отнять хотят…

– Что?! – бахнув стаканом по столу, взревел Корнеев.

– Но если нельзя, я не… я не пойду… зачем мне… Там ведь «афганцы» и весь город придет… – бормотала Катерина, суетливо вытирая со столика капли яичного ликера.

– Иди, – вдруг успокоился и присмирел Корнеев. – Иди, Катерина. Что это я… Конечно, иди. На вот тебе за старания. Премия это. Поняла?

– А как же. Поняла, поняла, Лексейсаныч.

Катерина цапнула купюру, быстро, ловко, по-крысиному сунула ее себе в вырез платья и пошла спиной к выходу из комнаты, не сводя глаз с Корнеева, на ходу снимая фартук.

– Значит, отец Васыль… Значит, так… – Корнеев выдвинул нижнюю челюсть и нашарил телефон: – Бустилат, оденься по-человечески, в храм пойдешь. В какой-какой… У крепости. Спросишь там батюшку кое о чем. И пешком иди. Чтобы машина там не маячила. Имей в виду, на всю ночь идешь. Ко мне зайди сначала на пару минут.

Корнеев повеселел и налил себе еще один стакан яркого, солнечного «Бейлиса», желтенького вкусненького ликерчика, ликерушки.

В десять часов утра, после того как следственно-оперативная группа прибыла по вызову «скорой помощи», появился и Корнеев. Он принялся обходить все помещения храма. И, забравшись по ступенькам чуть ли не на самую колокольню, он увидел незаметную дверь, откуда слышны были голоса.

– Здравствуйте, молодые люди, – приветливо поздоровался Корнеев, как будто никогда и не встречался с этой парой. – А вы что тут делаете?!

– Здравствуйте, – настороженно отозвалась Маша, закутанная в сотни одежек. – А нам отец Васыль разрешил, – предупреждая дальнейшие расспросы, добавила она, сначала узнав голос, а затем разглядев и самого коллекционера Корнеева.

Игнат, тоже одетый тепло, не по сезону, промолчал. На столике у окошка перед юношей лежала старая тетрадь, а девушка записывала старательно что-то под его диктовку.

– Вам придется отсюда уйти на время, – спокойно, даже тепло, стоя в дверном проеме, придерживая ручку двери на тугой пружине, сказал Корнеев, – в храме случилась трагедия. Все должны покинуть помещение.

– Трагедия? Какая трагедия?

– Умер отец Васыль.

– Как умер?! – Машка ахнула и плюхнулась на тот стул, с которого только что поднялась, и уставилась на Корнеева, его не видя. – Он ведь только что всенощную отслужил. Мы у него ключ взяли. Как это умер?!

– От сердечного приступа. Не с его сердцем всенощные служить, – без тени сочувствия отозвался Корнеев. – Вам придется уйти, – жестко повторил он, – все оставьте как есть. Ничего с собой не берите. Придется вам показать вашу сумку, барышня, – вполне доброжелательно обратился Корнеев к Маше.

– Как же умер?! Как?! Он же два часа назад… в восемь утра… еще жизнерадостный был, говорил, что ни за что храм не отдаст, что люди ему помогут. Он… Он нам чай сам принес. Мы разговаривали вчера. И куртку мне… Еще сказал, что матушка передала… потому что здесь холодно… и чтобы я закуталась… Не может быть! Ну не может быть! Пойдем узнаем. Это ошибка.

Пока Корнеев копался в сумке, Игнат помог оторопелой Маше снять куртку и размотать матушкин теплый платок. Корнеев, ничего нужного не найдя, вернул Маше сумку.

– До свиданья, молодые люди. Внизу вас опросят и отпустят домой.

– Как это «опросят»? Зачем? – возмутилась Маша.

Игнат, придерживая ее за плечи, спокойно сказал:

– Надо, Машенька, значит, надо.

После ответов на какие-то формальные вопросы Игнат и Маша, подавленные страшной этой трагической новостью и униженные обыском и допросом, вышли из храма, спустились к осадной башне, стоящей в двухстах метрах от крепости, откуда было видно и саму крепость, и мост, и храм, и уселись на большие камни – развалины башни.

– Кто же это? Как же так? – всхлипывала Машка. – Надо к матушке бежать. Побыть с ней. Пойдем?

Игнат обнял Машу за плечи: