Марина Ахмедова - Пляски бесов

Пестря вышиванкой, Маричка шла под руку с мужем Андрием. Скрип-скрип-скрип – ступали на мягкую землю сапожки, купленные по сезонной скидке. А когда кума в другой раз поедет в Польшу, то привезет оттуда Маричке добротное кашемировое пальто. Кума такое и в этот раз видела и даже щупала его, проверяла стежки, но советовала ждать скидок. А потом, может, и Василий туда, в Польшу, отправится – на стажировку. Идет он в университете на второй курс, и Польша ему была прочно обещана. Навезет оттуда матери нарядов. До сих пор Маричка тот Оленькин взгляд у церкви не отпускала. Врезался он ей под ребра и там остался, хотя Оленька и была уже несколько месяцев как покойной. Но теперь без новых сапожек Маричка сватать сыну новую невесту ни за что б не пошла!

Скрип-скрип-скрип. Скрип-скрип-скрип. Сваты идут.

И воробьи веселятся. И речку, Оленькину убийцу, на все село слыхать. И оттого – хорошо. Освободилась речка ото льда, новой водой наполнилась. Ручьи позвали ее из канав, из-под кустов, словно дети, окликающие мать. Что ни говори, а все, все в этом мире сулило счастье новому союзу.

За Маричкой и Андрием, одетым в серый с переливающейся нитью костюм, шла кума. Да вы посмотрите на куму! Вот уж самое время Пилипу сказать: «Фу-ты ну-ты!» Малиновое пальто на ней, схваченное в талии, туфли черные на каблуке. На тонких губах – помада. И косынка, как всегда, на королевский манер приподнятая. Глянешь на куму – и не поверишь, что она весь месяц стены в польских домах белила. Вот такая она, весна – будит худые соки даже в тех, чья молодость давно прошла, а кровь никогда не бурлила от любви и счастья.

Несла кума, прижимая к животу, икону с собственноручно вышитой бисером Девой со Христом. Бок о бок с кумой шествовала родственница Марички – остроглазая женщина маленького роста. Несла она торт, привезенный из лучшей львовской пекарни.

Процессия специально сделала круг, чтобы пройти мимо дома Оленькиных родителей. Тут уж сапожки Марички расстарались, и в их скрипе слышалось – то-то же! То-то и то-то! Раскатали губу на чужое богатство? Ровней побрезговали? И где оно – богатство? Где дочка ваша? В земле. То-то же и то-то. Так вам и вот так.

Однако же дом стоял тихий, совсем не подавая вида, что заметил идущих. Но Маричка притормозила – как будто для того, чтобы поправить высокую прическу, взбитую по сегодняшнему поводу в парикмахерской. Пропустила вперед куму с родственницей. И уж тут-то, отстав от них на короткое расстояние, вернула взгляд Оленькиным окнам. Нехорошее отлетело от ее глаз – мимолетное, но колкое и холодное, как вода от только что стаявшего льда. И хоть думалось Маричке, что возвращает она должок, но не было в первоначальном Оленькином взгляде, которым та попотчевала мать бывшего жениха у церкви, того, что смотрело теперь из глаз Марички. Льдинка в нем была, такая же прозрачная, как белая красота девушки. Но вот упала та льдинка на дно Маричкиной души и взбаламутила там все. Словно грязная река, прорвавшая плотину, потекла из глаз Марички в окна покойницы. Теперь и не рассудить, кто из них был виноватей – та, которая другую уколола, или ж та, которая укол приняла и не отпустила, не прощая другой, хотя той уже и срок земной закончился.

Маричка сорвалась с места, радостно окликнула Андрия, который успел выбиться вперед. Надеялась она, что если дом не увидит их скромной процессии, то хотя бы услышит их праздничные голоса, мешающиеся с щебетом птиц.

То-то и то-то. Так-то и вот так-то.

– Добре, добре, – такими словами провожали сватов встреченные сельчане.

А солнечные лучи жужжали над ухом, щекотали глаза, играли в бисере иконы, и в этот час трудно было поверить, будто что-то может пойти не так, будто за плечами у сватов уже было одно сватовство и была такая невеста двум женихам – Оленька. Была, да сплыла. Прямо по речке. То-то и то-то.

Осиная талия кумы малиновым пятном маячила впереди, наводя Маричку на такие мысли – наверняка кума прибрала к рукам ее гроши, покупая сапожки. Не может такого быть, чтобы себе чуток не отщипнула. Ничего, скоро Василий женится, в Польшу поедет, матери нарядов навезет… За такими размышлениями Маричка под руку с мужем дошла до дома, в котором жила будущая жена их с Андрием сына.

Стол стоял уже накрытым, и видно было, что будущие родичи не поскупились. С удовольствием Маричка окуналась потеплевшим взглядом в миски с варениками и маслеными грибочками, голубцами с такой начинкой и этакой, салатами из того и этого, в тарелки с тонкими нарезками, в бутыли с розовыми и темными винами. Все радовало Маричку – и бархатные диваны с креслами, расставленные вокруг стола, и ковер мягкий на полу, и широкая лакированная лестница, ведущая на второй этаж.

Икона была бережно передана в руки матери невесты, а торт – торжественно водружен на середину стола, ради чего прочим мискам пришлось потесниться. Собравшаяся за столом родня невесты привстала, звякнув чистыми тарелками, приветствуя сватов и приглашая тех занимать места. Тут мы увидим и Луку, который приходился дальним родственником отцу невесты Тарасу. И пана Степана – родича этому дому через жену. И жену его, некрасивую Ганну, которая теперь суетилась с тарелками, донося их к столу.

Пан Степан сидел важный – в костюме, при галстуке. Хотя никаких должностей он не занимал, в школу после института работать не пошел, а открыл тут же, в Волосянке, небольшое молочное производство. На праздничном столе красовались его сыры разных форм и сортов. С момента нашей последней встречи в рыжих усах пана Степана появилась седина. Она же тронула его виски. Нос его сильнее загнулся книзу, но рот оставался малиновым, мокрым, словно вечное напоминание о влажных поцелуях, которыми он одарил первую жену свою Светланку после того, как та испустила дух. С тех пор в глазах пана Степана засвербело какое-то нехорошее знание. И вот с таким свербежом он смотрел на окружающих, и каждому, на ком подолгу задерживал он свой взгляд, делалось в его присутствии неуютно. Как нам известно, пан Степан был человеком образованным, близко ни с кем не водился, и то ли от образованности, а то ли от тайного одиночества в нем развилась привычка к размышлению. Не лишен он был и наблюдательности. А потому, заметив за собой такой эффект, производимый взглядом, пан начал избегать чужих глаз. Не смотрел он и в глаза жены своей Ганны. Хотя и в том правда, что у мужей некрасивых жен сама по себе появляется привычка не смотреть часто им в лица. А Анна, показавшаяся сейчас в зале с прихваченной полотенцем тарелкой горячего борща в руках, не утратила с возрастом своей некрасивости. Скромно, словно и не находилась в доме родной сестры, она обошла стол и присела возле мужа.

О причине посещения до поры до времени собравшиеся разговора не заводили. Хотя солнце уже вовсю било в окно, понуждая к скорому сговору и веселью, которое непременно должно было последовать за ним. Приступая к борщу, поданному с зубчиком чеснока, Маричка не удержалась и пошутила, что, мол, им с Андрием в этот вечер не целоваться, пора уступить очередь молодым… На этом месте Маричка примолкла, только подмигнула хозяевам. Те с готовностью поддержали Маричкину остроту добродушным смехом, который, впрочем, был больше похож на кряхтение людей, посаженных в неудобную позу.