Виктория Токарева - Мои мужчины (сборник)

Но вернемся в тот яркий летний день в журнале «Юность».

– Мы самые знаменитые. «Ну, погоди!» смотрит вся страна, – заявил Курляндский.

Хайт кивнул головой.

– А я не видела, – сказала я. И это соответствовало действительности. Мультик только что вышел на экраны.

С тех пор прошло почти пятьдесят лет. Я смотрела «Ну, погоди!» бессчетное количество раз. Я обожаю невезучего волка, и мне слегка противен аккуратный зайчик. Мне кажется, что волка режиссер Котеночкин списал с себя. Они каким-то образом похожи – высокие, многопьющие. Но тогда фильм только появился, и я просто не успела его посмотреть.

– Вот только ты и не видела, – заметил Хайт.

– А давайте выйдем на улицу, – предложил остроумный Витя Славкин. – Подойдем к первому встречному и спросим: видел ли он «Ну, погоди!»?

Витя Славкин работал тогда завотделом в журнале «Юность». Его слава задержалась на двадцать лет. Он написал пьесу «Взрослая дочь молодого человека», и этот спектакль в постановке гениального Анатолия Васильева стал сенсацией. И Витя Славкин тоже стал сенсацией. Но все это произошло через двадцать лет, сейчас он сидел на столе – молодой и беспечный, и предложил выйти на улицу и остановить первого встречного.

Мы радостно высыпали во двор, я даже помню, во что я была одета: светло-зеленое платьице-мини. Оно было очень короткое, даже для мини, но в молодости невозможно не следовать моде, тем более когда есть что показать. Мы выбежали на улицу Воровского и стали смотреть по сторонам в поисках первого встречного.

Им оказался Юз Алешковский. Тогда он был автором запрещенного романа «Николай Николаевич». Это был превосходный роман, однако написанный матерным языком. Герой романа вышел из тюрьмы, и иначе он не разговаривал.

Я помню, как меня поразил этот роман. Поразил уровнем правды. Это была жестокая правда о нашем времени, о нашем обществе. Юз Алешковский, безусловно, был близок к гениальности. Даже в его внешности проступала определенная энергия.

Роман ходил по рукам, о нем многие знали и понимали, что «Николай Николаевич» – явление, но о публикации не могло быть и речи.

Лично я не была знакома с Алешковским и не знала, как он выглядит. Для меня это был просто первый встречный – невысокий лысый дядька, изрядно выпивший. Он вышел из ресторана ЦДЛ и смотрел тяжело, как бык. В эту минуту я подскочила к нему, довольная жизнью и собой.

– Простите, пожалуйста, вы смотрели «Ну, погоди!»? – резво спросила я.

– Пошла на хер, – коротко ответил лысый мужик.

– Юз, Юз… – вмешался Гриша Горин. Он всегда меня защищал.

– И ты пошел на хер, – велел Юз и обошел нас с некоторой брезгливостью и даже с ненавистью.

Я задумалась: почему он меня послал? Может быть, в моем рассказе заложен конформизм, ненавистный честному человеку? Может быть, что-то не так, чего я не знаю… Надо спросить. Выяснить.

Я узнала телефон Юза и позвонила ему домой. На том конце провода раздался глубокий баритон, вполне красивый.

– Извините, пожалуйста, это говорит Виктория Токарева, – представилась я. – Почему вы послали меня на хер?

– Ой… – смутился Юз. – Как хорошо, что вы звоните. А я как раз хотел вас найти и попросить прощения. Извините, ради бога… Вы просто попали мне под горячую руку. Понимаете, я сидел в ресторане, пил и думал: что я здесь делаю, в этой стране? Мне уже скоро сорок, а я ничего не напечатал и не напечатаю никогда. Если я хочу оставить хоть какой-то след, я должен делать отсюда ноги. Иначе я пропаду, сопьюсь… Я должен быть услышан, иначе я не могу дальше жить… Потом я выхожу на улицу, а навстречу вы – такие молодые и уже состоявшиеся. И все на пятнадцать лет моложе меня. Ну, я и обозлился. Извините, ради бога…

– А-а… – с облегчением выдохнула я. – Значит, дело не во мне.

Я успокоилась. Юз Алешковский в дальнейшем благополучно эмигрировал и процветает, не помню где. Кажется, в Америке. Его недавно показывали по телевизору. Он совершенно не изменился. Такой же лысый, красивый, энергия гениальности по-прежнему проступает в лице.

Если бы Юз не уехал, он бы спился. Так же, как и Довлатов.

– А с Довлатовым вы дружили или знали о нем только по его книгам?

– Не дружила, слава богу. Он был красавец, бабник. Он бы меня соблазнил и бросил на другой день, и я бы его возненавидела. А так я его люблю, он мне близок, как никто из писателей.

– В чем его успех, как вы считаете?

– У Александра Сергеевича Пушкина есть прекрасная формула народной любви:

Довлатов соответствует всем трем позициям: пробуждал добрые чувства, восславил свободу и призывал милость к падшим.

Его герой – многопьющий, в какой-то степени падший. А читатель всегда любит слабого больше, чем супермена. Супермену хочется поддать ногой под зад. Маленького человека воспевает вся литература девятнадцатого века: Гоголь, Чехов, Достоевский.

Но в Довлатове определяющим является его ошеломительный талант и безукоризненный стиль. Все, что он делает, освещено талантом. А без таланта – ничего бы не произошло и милость к падшим не помогла бы. Довлатов – писатель, которого хочется перечитывать, потому что там есть пища для души. Душа питается и работает.

Я иногда иду по улице, мне навстречу незнакомые люди. Некоторые останавливаются, как будто испугались: «Ой! Здравствуйте!»

Мы незнакомы, но они читали мои книги. Книга – это слепок души. И если человек знает этот слепок, ему необязательно со мной пить чай, он и так меня знает. Есть писатели, прочитав которых у меня трясутся руки: так хочется бежать за стол, садиться и писать. Они меня вдохновляют.

– Получается, что Довлатов, Войнович, то есть диссиденты, вдохновляли ваше творчество, а вы ни разу не рискнули. У вас ведь все в порядке с публикациями, в отличие от них.

– Меня крайне редко печатали. Книга выходила раз в пять лет. За тридцать лет – шесть книг. Можете себе представить?

– Могу.

– Но ведь это же своего рода давление. Разве нет?

Однажды в издательстве «Советский писатель» вышла моя книга, которая называлась «Ничего особенного», и мне домой позвонили наборщики из типографии.

– И что они хотели?

– Они сказали: «Мы вашу книгу еще не разобрали, не рассыпали набор. Скажите начальству, что мы можем сделать еще один тираж».

Книга продавалась в лавке писателей и разошлась за полдня. В типографии это знали. А может быть, они сами прочитали, и им понравилось. Не знаю.

Я набрала номер директора издательства и простодушно передала пожелания типографии: могут сделать еще один тираж, и даже два.