Мария Вильчинская - Александра и Курт Сеит

– Профессор Егоров – весьма требовательный и педантичный господин. Если уж он взялся обследовать, то сделает это как можно тщательнее. Не беспокойся, моя радость, это обычная процедура. Ну а теперь, – он взглянул на часы, – «я сон пою, бесценный дар Морфея, и научу, как должно в тишине…»

– «…покоиться в приятном, крепком сне», – послушно продолжила Шура, подставляя отцу щеку.

Юлиан Матвеевич улыбнулся с заметным удовольствием, поцеловал обеих дочерей, пожелал им спокойных снов и вернулся к деловым бумагам. Шура отправилась спать вслед за Валентиной, но почему-то прежнего радужного настроения уже не было. Вновь вспыхнувшее чувство тревоги за отца отодвинуло прекрасную Жизель на второй план.

Она ощущала сердцем, что все вовсе не так просто, как он говорит, но понимала, что спрашивать бесполезно. Хотя, может, это и к лучшему – когда мало знаешь, легче надеяться на лучшее.

Квартира Татьяны Чупилкиной располагалась в новом современном доме на Фонтанке, с лифтами на парадных и черных лестницах, центральным водяным отоплением, вентиляцией, горячим водопроводом, современными прачечными, холодными кладовыми для продуктов и гаражами на первом этаже.

Отделана квартира была с большим вкусом, а на большом застекленном балконе был устроен изящный садик с цветущими кустами в больших кадках, отчего казалось, что за окнами гостиной не зимний Петроград, а весенний сад.

Сама Татьяна в элегантном модном туалете встречала гостей на пороге гостиной и тут же представляла всем собравшимся. Впрочем, большинство и так были знакомы между собой. Когда Шура и Валентина в сопровождении Константина Клодта вошли в гостиную, они увидели Сеита, вновь о чем-то спорящего с Ивашковым, Петра Бобринского, музицирующего на пару с невысокой молодой брюнеткой, и красивого черноволосого офицера.

– Госпожа Чупилкина, примите наше восхищение! – Константин поднес к губам протянутую ему руку. – На что уж в Петрограде публика избалована прекрасным балетом, но вы сумели потрясти зрителей до глубины души. Я никогда не видел такого искреннего и душевного исполнения роли Жизели.

– О, не преувеличивайте. – Татьяна бросила из-под полуопущенных ресниц кокетливый взгляд.

– Ни в коем случае, – подошедший Сеит в свою очередь поцеловал ей руку. – Позволь и мне присоединиться к словам барона Клодта. Мариинская сцена видела много прекрасных балерин, талантливых, техничных, очаровательных, но вряд ли хоть одна из них настолько вкладывала душу в свой танец. Вчера мне показалось, что ты не играла роль Жизели, а жила ею.

– Спасибо, Курт Сеит. – Татьяна на мгновение задержала его пальцы в своих и благодарно пожала.

Сердце Шуры уколола ревность, но это продлилось только секунду. Каким-то шестым чувством она ощутила, что в этом жесте нет флирта, между Таней и Сеитом отношения особые, но не любовные. Но что за именем она его назвала? Курт? Что это значит?

Тем временем Татьяна обернулась к черноволосому офицеру и представила его Шуре, Валентине и Константину как своего жениха, поручика Джелиля Камилева. Вот тут уже никаких сомнений не было – влюбленные взгляды, которыми они обменялись, говорили лучше всяких слов.

Что касается брюнетки за роялем, то она оказалась княжной Мэри Трубецкой. Причем, к удивлению Шуры, она поздоровалась с ними без малейшего снобизма, скорее даже наоборот, ей показалось, что княжна ведет себя слишком просто, словно не аристократка вовсе.

Шура даже не сдержалась и поделилась этим наблюдением с Сеитом. Хотя сказать по правде, ей просто очень хотелось о чем-нибудь с ним поговорить, а этот повод был не хуже любого другого. Благо за последние два дня она уже научилась держаться в его присутствии спокойно и не выдавать своего волнения.

К ее радости он охотно вступил в разговор и со сдержанной усмешкой пояснил:

– Видите ли, для Мэри мы все, от лакеев до дворян, одинаково мелкие сошки в сравнении с Трубецкими. Более-менее ровня ей только Бобринский, он все же свой род от Екатерины II ведет. Да и то, ну кто такие мелкие князья Ангальт-Цербстские в сравнении с Гедиминовичами? Для них даже Романовы – обычные выскочки, случайно оказавшиеся на престоле. Поэтому она одинаково любезна со всеми. Это и есть признак настоящего аристократизма – свое превосходство демонстрируют только выскочки, а высокородных Трубецких никакое знакомство не унизит.

Шура не успела обдумать, обидным ей кажется такое отношение или, наоборот, по-своему восхищает, как вновь зазвенел дверной звонок, и Татьяна вышла встречать последнюю гостью. Вернулась она уже через минуту, ведя под руку высокую девушку с каштановыми волосами.

– Знакомьтесь, господа, будущая звезда драматической сцены, Фанни Фельдман. Лучшая подруга моей наставницы, несравненной примы Большого театра Екатерины Гельцер.

Шура с любопытством посмотрела на новую гостью. Мама бы, конечно, не одобрила такого знакомства. В этот момент Фанни обратила на нее свои огромные глаза, в которых блеснула искра понимания и насмешки.

– Рада знакомству, господа. – Ее низкий, удивительно выразительный и глубокий голос словно заполнил всю комнату. – Надеюсь, вас не смущает общество еще одной актрисы? Моего отца оно, несомненно, смутило бы.

– А кто ваш отец? – без обиняков поинтересовалась Мэри Трубецкая, оправдывая недавние слова Сеита о том, что для такой аристократки, как она, ни с кем не зазорно говорить.

– Всего лишь небогатый нефтепромышленник, – небрежно ответила Фанни и, нисколько не тушуясь, протянула руку Джелилю.

Тот послушно поцеловал ее и вежливо поинтересовался:

– В каком театре вы сейчас служите?

Фанни только усмехнулась.

– Два месяца я обивала пороги театрального бюро, и вот наконец звезда моя взошла – мне предложили попробовать себя в амплуа героини-кокет в Керчи в антрепризе Лавровской. Как вы считаете, – обратилась она с томным видом к Ивашкову, – подхожу я на роли обольстительницы с умением петь и танцевать?

– Вы… да, несомненно. – Тот смешался, но Фанни ловко подхватила его под руку и завела речь о Летнем театре в Малаховке, куда в сезон съезжались лучшие театральные силы Москвы и Петрограда. Тема оказалась ему близка, и уже через пару минут они увлеченно говорили об игре Певцова в пьесе «Вера Мирцева».

– Ивашков у нас большой театрал.

Сеит! Шура чуть помедлила, чтобы не выдать свою радость от того, что он теперь уже сам заговорил с ней, и обернулась.

– Вы говорите таким тоном, словно это недостаток.

– Все, что можно использовать в свою пользу, является недостатком.

– Я вас не понимаю. – Шура удивленно подняла глаза и тут же снова их опустила, смущенная его выразительным взглядом и улыбкой.