Алла Полянская - Невозможность страсти

– В подобных делах достаточно того, что он о них знал. – Нефёдов отпил шипучки и поморщился. – Гадость какая… Это очень серьёзная международная сеть – торговля людьми, в частности детьми. Ну, представь, сколько на чёрном рынке стоит белый ребёнок, здоровая девочка, тем более с хорошей наследственностью? В смысле – без генетических болезней. А сколько бездетных пар во всём мире ждут своей очереди на усыновление?

– Почему? Полно сирот.

– Лена, процедура эта очень сложная. – Павел вздохнул. – Я думаю, она слишком зарегулирована – якобы в интересах детей, но в то же время во всём мире тысячи детей растут в фостерных семьях, потому что социальные службы не нашли претендентов на усыновление достойными людьми. Достойными в глазах социального работника, конечно. То есть, с одной стороны, существует очередь из бездетных пар, с другой – ювенальная юстиция и социальная служба, всячески препятствующая усыновлению. Потому что им важен не ребёнок, главное – прикрыть свою задницу, вот дети и остаются в системе до того возраста, когда их уже не хотят усыновлять. А родители хотят, чтобы ребёнок считал их именно родителями, а не опекунами. И ещё один момент: на Западе биологические родители имеют определённые права, даже если они были лишены родительских прав, могут восстановить их и потребовать ребёнка назад. Или мать, отдавшая ребёнка на усыновление, может передумать и потребовать свиданий, а то и совместной опеки. Были прецеденты, когда суды становились на сторону биологических родителей, понимаете? И даже если не становились, факт усыновления предавался огласке, ну и деньги на адвокатов, нервотрёпка, моральная травма… А тут новорожденная здоровая белая девочка, что вообще большая редкость, потому что большинство сирот на Западе – цветные, ведь цветные рожают гораздо чаще и гораздо меньше склонны заморачиваться своим потомством. А белая пара хочет белого ребёнка, это не расизм, а просто инстинкт выживания вида. Причём ребёнок фактически ничей, никто не придёт требовать опеки, судиться и прочее. Эта малышка может потянуть на полмиллиона долларов на чёрном рынке, если продать её за границу, а это международная сеть, и, скорее всего, девочку уже вывезли. Или же её могут подрастить до трёх-пятилетнего возраста и продать богатому педофилу, и тут она потянет на бо́льшую сумму. Можете себе представить, какие деньги в этой области крутятся?

– Господи… – Лена помертвела от ужаса. – Да разве можно на таких вещах делать деньги? Это же… этому вообще названия нет! Дети, они же совсем как маленькие ангелы…

– Для этих людей они не ангелы, а товар. И название этому как раз есть. Теперь видишь, в какую скверную историю вы оба ввязались? – Павел потрепал Лену по руке. – Твоё счастье, что ты вчера утром адвоката не стала слушать, а о том, что твоя кузина успела с тобой переговорить в больнице, никто не знает – кроме нас, конечно, но это всё равно что никто. И даже если за офисом адвоката следили и видели, как вы туда вошли, у полиции есть ваши показания: ты разводишься и решила поручить дело о разводе Васильеву.

– Ты думаешь, в полиции у них есть свои люди?

– Конечно. – Нефёдов отхлебнул шипучки с видом Сократа, пьющего яд. – И в полиции, и среди чинуш, особенно в социальных службах. И в роддомах, и в больницах – у этих ребят везде есть свои люди, многие из них не знают, что способствуют довольно жутким вещам. Или делают вид, что не знают. Ведь это так просто – получить деньги, позвонив нужному человеку и сказав, что, например, там-то забеременела или родила малолетка и не знает, что делать с ребёнком, или многодетная мамаша ждёт пополнения, и ей вполне можно сказать, что ребёнок родился мёртвым, а её младенца забрать, и она не станет выяснять правду, у неё и без того младенца куча детей. Это не так уж сложно, работая в больнице, предоставлять нужным людям такую информацию, и никакого риска. И не думать о том, за что тебе заплатили. Медсестра в женской консультации сольёт адрес девчонки, приехавшей в город и случайно забеременевшей – а что дальше, зачем подобные люди платят за эту информацию, она не хочет знать, она просто деньги возьмёт, а то, что больше эту девчонку никто не увидит, не её дело, она об этом и не думает, ей так проще. Девочку могут похитить и оставить до родов под надзором, а там можно и в расход, и не просто так, а на органы, например. Или же через время снова использовать её как инкубатор – тут возможен вариант осеменения спермой заказчика или суррогатное материнство, так её могут несколько лет эксплуатировать, пока она не умрёт.

– Ужас какой…

– Лен, это жизнь. – Павел поморщился, покосившись на Тимку. – Просто люди не знают, что живут на верхушке айсберга. Ходят на работу, отмечают праздники, ездят на дачу, и каждый вращается на своей орбите, сойти с которой многие сознательно не хотят, потому что думать о таких вещах, как эти, – эдак и спятить недолго. Такая жизнь – она как позолота на дешёвой побрякушке, потому что далеко не все люди вписываются в рамки закона, если хотят реализовать свои желания или потребности. А потому параллельно нашей обычной жизни существует другая, и выглядит она совсем не красиво. Есть чёрный рынок торговли людьми, и младенцы – очень ходовой товар, белые младенцы в особенности. Это разветвлённая международная сеть, там крутятся такие деньги, что наркокартели пятки себе кусают от зависти. Именно в такую историю вы и попали. А вот как из неё выбраться и при этом остаться в живых – очень большой вопрос.

Лена чувствует, как от ужаса у неё холодеет где-то в животе. Глянув на Тимку, она от отчаяния едва не заплакала. Ведь он теперь тоже в опасности!

– Эта дрянь даже подохнуть спокойно не могла. – Лена цедит слова, закипая злостью. – Ей обязательно надо было нагадить мне напоследок. Всю жизнь она это делала и напоследок не удержалась. Надеюсь, она сейчас горит в аду, тварь.

Павел с Андреем переглянулись. Понятно, что история неприятная и опасная, но такую лютую и неутолимую ненависть, незамутнённую никакими примесями, они давно не видели. Тимка удивлённо смотрел на Лену – такой он её тоже не видел.

– Тёть Лена, ты чего?

– Ничего. – Она уже взяла себя в руки. – Ничего, Тим, забудь. Просто она очень много зла мне причинила когда-то.

– Но она уже умерла.

– Варвара умерла, но зло осталось. – Лена отвернулась к окну. – Не для твоих это ушей, Тимка, успеешь ещё грязи нахлебаться.

– Хуже того, что я только что узнал? – Тимка недоверчиво мотает головой. – Что может быть хуже?

– Много чего. – Нефёдов улыбается уголками губ. Он никогда не был таким, как этот мальчишка, который в свои четырнадцать лет ещё юнец, ясный и наивный, какими бывают только дети из счастливых семей. – Есть множество вещей похуже, и я бы не хотел, чтобы ты когда-нибудь не то что увидел их, а даже узнал о них.