Людмила Зарецкая - Судьба зимней вишни

– И чему такому особенному в твоей жизни я могу помешать? – с непонятным для меня подтекстом спросил Петрович. – Или тебе есть, что скрывать?

– Конечно, мне есть что скрывать, – попыталась пошутить я. – Я в курсе личной жизни оч-чень известных в нашем городе людей. Поэтому до того, как допустить тебя к своим тайнам, мне надо убедиться в твоей полной благонадежности.

– Ну что ж, буду проходить проверку, – со вздохом согласился Петрович.

Воскресный день мы действительно провели вместе. Я рассказала ему про свое агентство, которым страшно горжусь. Про Артемия и Илларию Венедиктовну. Про маму с Сережкой. Про своих подруг. Про смерть папы. Я плакала и смеялась, а Петрович обнимал меня и укачивал, как маленькую.

Перед тем как забрать Сережку, я отвезла Петровича домой. Он жил в маленькой блочной пятиэтажке. Подниматься в квартиру я не стала. Развернулась во дворе у помойки и поехала к маме.

Запершись с ней на кухне, я выложила ей все, что случилось со мной на этой неделе.

– Ой, Алиса, – покачала головой мама, – не было ни гроша, да вдруг алтын. Я тебя очень прошу, девочка моя, не влюбляйся сломя голову. Ты же ничего о нем не знаешь. Может, он брачный аферист. Ни кола ни двора, а тут ты, с квартирой, деньгами, положением.

– Не бойся, мамочка, – улыбнулась я. – Во-первых, я чувствую, что он не такой. Он настоящий, понимаешь. Артемий – из папье-маше. Павел – из целлулоида. А этот настоящий. А во-вторых, я обещаю тебе, что не наделаю глупостей.

Про Шаповалова я маме тоже рассказала. Посочувствовав свалившейся на него беде, ко всему остальному мама осталась равнодушной. Впрочем, как и я. Мы с моей мамочкой никогда не гнались за деньгами. Любовь для нас гораздо важнее.

Будучи еще замужней женщиной, я иногда думала: от чего зависит удовольствие, получаемое в постели?

Моего скромного жизненного опыта на глобальные обобщения явно не хватало, но, в принципе, один ценный вывод я смогла сформулировать уже тогда. Испытываемый оргазм прямо пропорционален твоим эмоциям. Причем знак этих самых эмоций никакого значения не имеет, он с совершенно равным успехом может быть как положительным, так и отрицательным.

Пока моя любовь к Артемию была безоблачной, я, совсем юная и неопытная, была уверена, что у нас с мужем в сексе царит полная идиллия. То, что я всегда изучала люстру на потолке, меня совершенно не смущало. Я верила, что так и надо.

Первые сомнения появились как раз в тот момент, когда семейная лодка дала течь. Зато пока я всячески заделывала пробоины смолой, то есть испытывала просто неописуемые эмоции (обида на Артемия, ярость, ненависть к Илларии – чего там только не было!), я снова утвердилась в мысли, что мне очень хорошо с этим мужчиной, а значит, его надо сохранить во что бы то ни стало.

С моим ботаником я не испытывала совершенно никаких эмоций, а потому лежать с ним в постели было все равно что прикладывать к себе свежезамороженную рыбу. Павел подарил мне то, что циничная Настя называет новым эмоциональным опытом, а потому свежесть срываемых кувшинок поначалу приводила меня в экстаз. В последнее время, честно признаюсь, кувшинки выглядят слегка подвядшими и попахивают.

Чувство к Петровичу охватило меня как шторм. И испытываемый мною плотский восторг поэтому тоже был сродни шторму. Я даже и не думала, что так умею.

Всю следующую неделю меня не покидало ощущение счастья. Оно было огромным. Полным. Всеобъемлющим. У меня все получалось. Газеты напечатали прекрасные отзывы о недавнем Бале. В агентство пришло пятнадцать новых клиентов. Три пары из тех, что познакомились после Нового года, заявили о своем решении пожениться.

Сережка приносил из школы одни пятерки и занял первое место в своей возрастной группе на городских соревнованиях по плаванию. Даже погода была чудесной. Стояли солнечные весенние дни. Снег совсем сошел, и кое-где на теплотрассах даже начала пробиваться первая наивная трава.

С Петровичем мы практически не расставались. Он целыми днями просиживал в моей конторе: отвечал на телефонные звонки, когда Леночка убегала по делам, изучал положение дел в клиентской базе, варил мне кофе и приносил к нему маленькие, тающие во рту пирожные, за которыми рано утром бегал на другой конец города. Пешком.

Ночи мы тоже проводили вместе. Мама, поняв, что со мной происходит, забрала Сережку на неделю-другую к себе. Каждую ночь я погружалась в морскую пучину, откуда выныривала мокрая, соленая, обессилевшая, но совершенно счастливая.

На фоне этого Счастья я даже не обращала внимания на мелкие досадные неприятности, которые, конечно же не без этого, происходили практически каждый день.

В понедельник шипящая от негодования Иришка сообщила, что Лора запорола свидание со вторым клиентом – стоматологом. Пригласив в гости, она накормила его тертой морковкой, сырой свеклой, салатом из капусты с мороженой клюквой и соевыми котлетами. Запивали они все это великолепие соевым же молоком.

Оказалось, что моя одноклассница – убежденная вегетарианка. Стоматолог же, как на грех, больше всего на свете любил сочный стейк с кровью. Кроме того, праздник вкуса закончился для него не в Лориной постели (как я надеялась), а м-м-м… на горшке. Капуста и соевое молоко не понравились друг другу.

Слушая Иришкин рассказ, я хохотала до слез. Правда, виновата в случившемся, по большому счету, была я. Заполняя Лорину анкету, я ничего не написала о ее кулинарных предпочтениях, потому что ничего о них не знала. Я велела Ирине договориться о встрече с Лорой и пройти с ней все традиционные для нашего агентства процедуры – анкету и психолога. И только после составления портрета личности подбирать нового кандидата в женихи.

Второй мелкой неприятностью стал раздавшийся в среду звонок Артемия. Мой бывший муж пребывал в состоянии ярости из-за того, что я до сих пор не связалась с его драгоценной мамочкой и не решила вопрос об их с Сережкой поездке на Реюньон. К своему стыду, я совершенно про это забыла.

Необходимость встречаться с Илларией Венедиктовной должна была ввергнуть меня в тоску, но я так оптимистично смотрела на мир, что решила не обращать на свекровь никакого внимания. Чтобы не оттягивать неприятный для меня момент встречи, я сразу решительно набрала номер.

– Слушаю вас! – услышала я чуть пронзительный голос, от которого у меня обычно сразу начиналась тахикардия. Но тут Петрович взял меня за руку, и мой пульс участился совсем по другой причине.

– Добрый день, Иллария Венедиктовна, – пропела я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно менее фальшиво.