Роман Сенчин - Зона затопления

– Дернешься, горло сломаю, – сказал тот, что бил. – Ме-едленно подыхать будешь, торопить ее будешь, смерть свою… Понял, нет? – И по сравнению с другими – слабенький пинок по ноге выше колена.

Дмитрий хотел сказать: «Понял», – но получился невнятный бормоток. Челюсть не слушалась.

– Чё, копать? – спросил голос азартного.

– Да копать, копать! Утро скоро, пока провозимся… И холодно, сука…

Лопата с хрустом резанула травянистую землю… Один, копавший, фыркал и плевался, остальные молчали. Кто-то закурил…

Дмитрий лежал на боку, пытался разглядеть лица, узнать место… Тот, что бил, видимо, соскучившись, невольно помог – взял его за шиворот, поставил на колени.

– Ну вот, земеля, довоевался. А мог бы жить да жить еще.

Одеты мужики были не в поселенческие бушлаты, а в гражданские куртки, ватники. Но один показался знакомым – как-то приезжал в деревню на санзачистку. А может, просто похож… Да и как утверждать, что́ это за люди – поселенцы из колонии, или строители гидры, или вовсе нанятые где-нибудь бичуганы, которые сделают дело и укатят за тридевять земель…

Находились в какой-то приречной логовине – рядом с местом, где копали яму, поблескивала в траве вода. Дальше ничего не различить – густая чернота августовской ночи. И, наверное, поэтому не было страшно, точнее, не верилось, что это реальность, что сейчас его, Дмитрия Маслякова, двадцатичетырехлетнего парня, не станет. И последнее, что он увидит, – беловатые столбики света фонариков, потные мужики и эта плотная, как стена, тьма.

Вспомнилась давнишняя передача по телевизору. Там показывали съемку расстрела одного человека. Говорят, запись у боевиков нашли… Обыкновенные парни-кавказцы приводят в какой-то то ли пустующий склад, то ли в цех заброшенного завода мужчину в тельняшке. Расспрашивают, обращаясь на «вы», зачем он приехал в их город, шпион или нет, военный… Парни хорошо говорят по-русски, мужчина слегка нервничает, но не рвется уйти, не повышает голоса. Даже когда парни объявляют, что убьют его. Один достает пистолет, приказывает: «Разувайтесь». Мужчина садится, расшнуровывает ботинки, снимает. Встает. «Можно покурить?» – спрашивает. Ему отвечают: «Нет». Парень поднимает руку с пистолетом; мужчина стоит и смотрит. На секунду-другую оба замирают. Потом – выстрел. Мужчина в тельняшке падает.

Так просто.

– Ну чё, долго еще там? – сказал бивший; Дмитрий решил, что Толстым называли именно его.

– Земля тяжелая…

Толстый достал из машины ружье, надломил его, вставил патроны. Взвел курки, ткнул стволом в голову Дмитрию.

– Довоевался, – повторил, видимо, понравившееся слово. – Молись теперь.

– Убери, – размыто сказал Дмитрий. – Что делаешь!..

Грохнуло. И – тугой, режущий уши звон. Сквозь него – крик:

– Я тебя завалю, гаденыш! Завалю и зарою! Завтра здесь вода будет. Вода все скроет. И хрен кто найдет. Ты понял? Понял?!

Тычок стволом в голову. Между затылком и ухом.

«Пугает, – бессильно заклинало внутри. – Пугает».

– Всё, хорош. Уляжется.

Схватили и поволокли. Точнее – понесли, как котенка, за шкирку… Бросили.

– Как, удобно?

Яма оказалась совсем мелкой. И снова обдало надеждой: «Не будут…» Ведь всплывет, если действительно…

– Мужики, кончайте, – проговорил сквозь болевые щелчки в челюсти. – За ерунду… убивать…

– Думать надо было, как ведешь себя. Раньше думать надо было. А теперь-то что… – И Толстый навел ружье.

Дмитрий всерьез, как о чем-то самом важном, задумался, чем заряжен патрон. Знал, что в поясе есть два патрона с пулями, два – с крупной дробью, штук десять – с мелкой… Можно ли убить мелкой дробью? Если в упор, то, наверное…

– Слушай, земеля, а если договоримся? – нарочито неуверенно сказал Толстый. – Можем мы договориться, как считаешь?

– Да не хрен с ним говорить! – встрял азартный. – Заложит ведь, сука! Вальнём…

– Заткнись. – Толстый опустил ружье и присел на кукорки. – Будем договариваться?

– Будем…

– Угу, хорошо. Значит, первое – ты сам сжигаешь эту свою хреновину. Сегодня же. И вопрос закроют. – Подождал. – Да? Нет?

Дмитрий хотел сказать, что позавчера приезжало начальство и вопрос с перевозкой почти решен. Попытался, но первые же слова превратились в кашу, и сил объяснять не было. Замолчал, глядя на ботинки Толстого, ожидая удара.

– Ты чё, пьяный, не пойму…

– Челюсть, – сказал Дмитрий; получилось – «цеюсь».

– Так я не понял – да или нет?

Дмитрий кивнул.

– Так, добро. И второе – насчет звиздюлин. Сам, типа, с крыши упал, еще откуда…

– На машине перевернулся, – подсказали.

– Нам по хрен причина. Главное – сам. А что поучил маленько, так сам виноват. – Толстый заговорил как старший товарищ, и Дмитрий с изумлением и стыдом почувствовал к нему чуть ли не симпатию. – В натуре, чё ты тянешь на всех-то? Всем хреново делаешь… Давай, короче, замнем это дело.

Он помог Дмитрию подняться, спросил:

– Тебя Димкой зовут? Правильно?

Дмитрий кивнул; хотелось плакать от счастья. Сам себя упрекнул: «Мало ж тебе надо».

– Ну как, договорились, земеля?

– Да.

Обратно везли уже не в багажнике, а на заднем сиденье. Парализующее ожидание скорой смерти сменилось физической болью. При каждом вдохе и выдохе резало с правой стороны груди, в виске кололо, лицо оплыло, и нижняя челюсть, казалось, рассыпалась там, под кожей. Голова кружилась, тошнило, на глаза давило изнутри…

Но даже не сама физическая боль, а понимание того, что его именно сломали – и физически, и морально, – не давало думать о том, как быть дальше… «В больницу надо, – кричало, требовало. – В больницу скорее надо».

Мужики – их было трое – молчали; тот, что был рядом с Дмитрием, смутно ему знакомый, все отворачивался. Сидевшие впереди напряженно смотрели в лобовуху. За окнами колыхался сумрак – на краю неба появилась, растекалась красновато-серая полоса восхода…

Приехали. Вылезли из «Нивы». Толстый открыл багажник.

– Это что в канистре? Бензин?

Дмитрий кивнул, но Толстый не увидел кивка, стал свирепеть:

– А? Не слышу! Ты опять мурыжить решил?

– Бензин.

– Так бери и действуй. Нам ждать некогда… Давай-давай, шевелись.

– Говорил, надо валить, – сказал азартный; он был невысокий, худой, но, кажется, жилистый. – Не будет толку…

Дмитрий достал канистру, понес к лесопилке.

– Сам поймешь потом, что это правильно. Точку ставить пора, – внушал Толстый. – Нам-то по хрену вообще-то – ничего личного. Но другие многие парятся – долбят их за эту вашу херню. А она стоит и стоит… Пора уже… Плескай.

Правая рука слушалась плохо. Открыв канистру, кое-как подняв ее, Дмитрий неуклюже стал поливать столбы навеса, стену сторожки… Вспомнил про Опаньку.

– А эовек? Зесь эовек бый…