Роман Сенчин - Зона затопления

Она быстро гасила в себе эту полубезумную мысль, ругала себя, но не удивлялась ей – так непреклонны были начальники, так уверенно они доказывали: в целом всё в пределах закона, всё в штатном режиме, недовольные бывают всегда, – что поневоле им начинало вериться.

А потом вдруг еще вчера, казалось, готовый отдать жизнь за то дело, которому свято служил, увольняется по собственному желанию или его отправляют в отставку, увольняют, а то и заводят на него уголовное дело, берут под стражу… Да, еще вчера высокий, широкоплечий мужчина с серьезным, жестким лицом доказывал: «Это дело государственной важности! Тысячи людей стремятся скорее построить, запустить, поднять регион в ряд промышленных центров, а вы!.. Стыдно, преступно совать палки в колеса такому важнейшему процессу!» Еще вчера стыдил, предупреждал об уголовной ответственности, а сегодня уже за решеткой, подозревается в хищении в особо крупном размере, суд рассматривает меру пресечения… Уволившегося с месяц назад неожиданно объявляют в международный розыск, сообщают в новостях, как он, оказывается, выводил средства за рубеж…

Места же этих уволившихся, уволенных, отставленных, арестованных занимают другие – такие же представительные, серьезные, умеющие говорить складные и горячие речи, выразительно декламирующие тексты законов и постановлений. И к простым людям эти относятся так же – как к чему-то лишнему, путающемуся под ногами, мешающему двигать важное, значительное вперед.

На некоторых должностях за последние шесть-семь лет сменилось трое-четверо деятелей. И даже туда, где несколько предшественников оказывались в заключении, не боялись идти. Садиться в те же кабинеты, руководить, подписывать документы, а потом отправляться в СИЗО…

Раньше Ольга не могла понять, как вот при Сталине не было пустующих постов в ОГПУ, НКВД, – ведь знали же, что до них несколько человек были расстреляны, а все равно шли, работали и затем спускались в расстрельный подвал, подставляли затылок. Или понимали, что без этого государству нельзя, или надеялись, что их-то не тронут, что они станут последними в этой цепочке?

И нынешние, наверное, тоже надеются. Тем более что теперь не расстреливают…

Снова пухнут, как подкисшее тесто, в голове сомнения, снова туманит смута: если этот, и тот, и еще тот, и тот, осужденные или подозреваемые кто в хищении, кто в мошенничестве, кто в нецелевом использовании миллионов, распекали и стыдили других, то где гарантия, что и остальные, пока уважаемые, тоже не воруют тем или иным способом? Вон тот, ушедший с такого высокого поста по собственному желанию, неужели не унес с собой миллионы? А этот и этот?.. А может, и выше, много выше тоже далеко не все чистые и честные. Деньги всем нужны…

Хотелось не думать, не обращать внимания, не находить плохое. Или хотя бы не принимать близко к сердцу. Пыталась убедить себя: «Занимаешься этим, потому и кажется, что все ужасно. Дворники тоже наверняка уверены, что все вокруг только тем и занимаются, что мусорят, врачам кажется, что все болеют, полицейским – что все закон нарушают, каждый – преступник, сантехникам – что у всех протекают краны… Нужно просто выполнять свои обязанности и не доходить до психологии. Станешь философствовать, копаться в себе – и свихнуться немудрено. Надо слегка отстаняться».

Снова и снова уговаривала себя относиться ко всему легче, спокойнее, а действительность, как назло, подкидывала новые и новые факты, которые ранили, возмущали… И вот – еще два известия, которые в очередной раз свели на нет все уговоры. И сами по себе они были из ряда вон, да к тому же касались людей, которых Ольга хорошо знала, – Дмитрия Маслякова и Алексея Брюханова. Первого жестоко избили, и теперь он в Колпинской больнице, и второй тоже в больнице, в Канске, с подозрением на сибирскую язву.

Поняла – надо ехать. Сказала мужу.

– Ты же обещала, что без командировок. – Максим мгновенно осунулся, стал немолодым, усталым. – И Насте в школу в понедельник.

– Ну, я на пару дней… – Она почувствовала себя чуть ли не изменницей, рвущейся из семьи; рассердилась на себя, на мужа за это чувство. – Максим, это мой долг – рассказывать людям, что там делается. Одного изувечили, другой с сибирской язвой…

– Но можно же по телефону, скайп у них там есть наверняка… С родственниками списаться по электронке…

– Нет, это не то. Надо своими глазами. – И Ольга торопливо заверила: – С Брюхановым, у которого сибирка, лично, конечно, не буду встречаться. Да меня и не пустят. С врачами поговорю, историю болезни, может, удастся увидеть… Обещаю с Брюхановым не контактировать!

Муж как-то криво, половиной лица усмехнулся на это обещание. Постоял, глядя в сторону от Ольги, пожал плечами:

– Решай сама. Я не могу запрещать.

Ольга поцеловала его, пошла собираться.

– Как поедешь? – остановил Максим. – И куда – в Канск, Колпинск?

– Сначала в Канск, думаю…

– Давай я звякну ребятам, наверняка кто-то сегодня-завтра едет в ту сторону.

– Я на автобусе лучше. С людьми по дороге поговорю, послушаю.

– Как знаешь…

Автовокзал почти в центре города. Главное здание, высокое, каменное, со шпилем, уже давным-давно превратилось в торговый центр – ряды из стеклянных будок-магазинчиков. Торгуют всем подряд – от запчастей для автомобилей до конфет и детского питания.

Иногда в это здание поднимается – лестница длинная – какая-нибудь старушка, долго бродит по узким проходам меж магазинчиков, недоуменно смотрит на платья, безголовые манекены, игрушки в витринах, лифчики, рыболовные снасти, пылесосы и наконец спрашивает дрожащим от немощи голосом одну из продавщиц:

– А где тут кассы-то?

– Вот у меня касса, – говорит продавщица.

– Да не, мне эту, где на автобус продают. Домой надо скоре.

Чаще всего старушке указывают, где купить билет, а бывает, попадается продавщица вредная или действительно не знающая, что сидит в автовокзале, и принимается морочить старому человеку и без того слабую голову:

– Нет тут никаких автобусов. Магазин это, бабушка.

– Да как же?! Мне сказали, что сюда надо. Как я теперь?..

Билетные кассы, зал ожидания находятся за этим большим зданием. В пластиковой пристройке. Рядом – площадка для автобусов. Тесноватая, зажатая со всех сторон магазинчиками, ларьками…

Ольга купила билет до Канска, глянула на часы. До рейса еще минут сорок. Села на свободное место. По соседству беседовали две пожилые женщины.

– …И всю ночь бегал с двустволкой, всю деревню в страхе держал. И никто ничего сделать не мог, – шелестел печальный голос. – Мы Игоря, как в войну какую, в сарай затащили, плечо перекрутили, чтоб кровь остановилась… Всю ночь просидели. Потом уж, когда этот уснул, мужики его повязали, ружье отобрали. Били долго… А мы Игоря в район повезли. – Шелест дрогнул, послышались слезы. – А он уже не в себе. Ну, без сознания… Всю ночь с раной такой без помощи медицинской… Теперь вот борются за руку, всю изрезали… Гниет… А был бы участковый, так этого… гадину эту быстро бы утихомирил, Игоря скорее до больницы доставили.