Никки Каллен - Рассказы о Розе. Side A

– Здравствуйте, милые мои, – сказал Дэмьен. – Девочки, мальчики…

Прошел, аккуратно переступая через стопки, груды книг и журналов, к одному из столов; с мебелью придется что-то решать – она очень хороша, но надо выбрать – нет, не один стиль, шкафы как раз здорово оставить разные – в самый старинный сложить красиво современные журналы и самые последние поступления; но столы и стулья надо разобрать; наверняка половина из них нуждается в ремонте, да и нужно ли столько мебели в библиотеке; собственно, этому Дэмьен посвятил время до обеда; проверял все стулья – сломаны или нет, столы – на предмет что в ящиках; в ящиках чего только не лежало: тоже книги, тонкие и толстые, старые ноты, старые открытки, атласы географические, звездного неба и насекомых, рукописи, чьи-то дневники, письма, – такое ощущение, что пару столов отдали сразу после смерти хозяина, даже не разбирая содержимого; Дэмьен даже что-то почитал; две открытки отложил, спросить у отца Декампа «а можно взять?», хотя, наверное, можно и не спрашивать – зачем это Собору; аккуратно переписал то, что нашел; разложил по столам обратно, но уже по системе, как считал нужным. Одну комнату он предполагал целиком расчистить под читальный зал – его можно использовать и для собраний и праздников, хотя в Соборе, наверное, полно помещений, в которых собираются прихожане; но читальный зал – это объективно хорошо; в мире всегда не хватает места, где можно просто посидеть и почитать; а вот оставшиеся две комнаты надо как-то забить под завязку… надо спросить, как часто приходят новые книги и журналы, чтобы понимать масштабы катастрофы – одно дело распихивать то, что есть, другое дело, думать, что пространство не резиновое… Отец Амеди застал его сидящим на полу, читающим каталог какой-то выставки современной религиозной живописи, случившейся в городе двадцать лет назад; он постучался в дверь костяшками пальцев, заглянул – в первой комнате никого не было, но все уже передвинуто и переворочено.

– Дэмьен, ау… месье Оуэн? Вы там? – крикнул отец Амеди вглубь второй комнаты.

– А, да, я здесь, я сейчас, – что-то долго шуршало, шебуршало, двигались стопки, будто ожившие, фильм ужасов про библиотеку, и появился Дэмьен, красивый мальчик в темно-красном свитере, рукава закатаны, темно-русые, шоколадные волосы всколочены, весь в мотках пыли.

– Уже два часа пополудни, а вы пришли в десять. Поесть не хотите? И Вас там отец Декамп зовет, нам привезли очень красивое распятие, наверное, он хочет, чтобы Вы его тоже посмотрели.

– Распятие?

– Да, гигантское такое… занимает полнефа. Наверное, его над алтарем повесят. В бриллиантах всё. Подарок Собору. Мы только ящик открыли. Там все стоят и на него смотрят. Ну, а я вспомнил, что Вы же тоже в Соборе, а не появляетесь, ни чаю, ни покурить – извините, мы тут все курим, это страшный секрет, и испугался за Вас…. может, стопка книг упала, и Вы, как в кино, лежите, прижатый, прибитый, и никто не слышит Ваших криков…

Потенциальный хичкоковский сценарий насмешил Дэмьена; да, чай не помешает, точно, в горле першило, и сигарета, да и в туалет, уж если на то пошло. По счастью, прямо аллергии-аллергии на пыль у него не было; может, разовьется с годами; кстати, надо как-то подумать, как совместить разгребание книг с уборкой; он спросил отца Амеди, тот сказал, что убирают обычно прихожанки по графику, и можно договориться; не, здесь надо всё вынести, все книги и бумаги, всё подвигать, а потом уже убираться; а двигать можно месяц, пока поймешь где что должно стоять, да я понимаю, сказал отец Амеди, а давайте я Вам помогу, я очень сильный, в доказательство вытянул руки – они были огромными, тонкими, уверенными; верные, хирургические руки.

– Вы скажите, когда помочь… можно вообще всех подключить, отец Валери тоже мужчина не хилый, и братья Эмиль и Морис, и прихожан отзывчивых у нас много, молодых парней веселых, Вы прямо не стесняйтесь… Тем более, что книги почитать берут многие, есть такие фанаты, что будут рады поперебирать книжки круглые сутки, как и Вы…

…Отец Декамп и Маттиас стояли в центральном нефе, перед алтарем, над огромным вытянутым деревянным ящиком, который лежал на полу; почему-то больше никого не было; хотя отец Амеди сказал, что «все вокруг собрались»; будто ящик с неба упал; будто все прихожане получили задания и ушли куда-то, а туристы обедали; Маттиас стоял с роскошным «кэноном» с портретным объективом в руках; у Дэмьена возникла картинка – он иногда придумывал, что он герой из фильма или книги, и называл это «картинками», «кадрами», из комиксов Тео: будто в ящике лежит тело, а они все – следственная бригада из убойного, рассматривают место преступления и тело; «я Вам чаю сделаю?» сказал тихо отец Амеди; «спасибо огромное» Дэмьен оглянулся, «спасибо» стало его любимым словом; но отец Амеди уже ушел.

– Так что там? – спросил Дэмьен, пробираясь через скамейки; черные, скрипучие; Маттиас вчера рассказал, что они все делаются с века пятнадцатого, под «копирку»; стоят в разных заведениях Асвиля; и часть они купили для Собора у частных лиц, по дешёвке; а потом уже заказали новые, недостающие, когда деньги появились; сейчас в Соборе, в центральном нефе, стояли скамейки вперемешку восемнадцатого, девятнадцатого, двадцатого веков, но внешне они все одинаковые.

– Дэмьен… ох, смотри, ну что же это такое, – сердито сказал отец Дэмьен.

– Что? – Дэмьен испугался ужасно, и быстро заглянул в ящик – вдруг и вправду что перепутали и там живое мертвое тело. Ящик был обит изнутри бархатом, темно-синим, таким ювелирным хорошим бархатом, глубокого синего цвета вместо черного, синий гораздо роскошнее черного; будто ты ушел далеко в море на яхте; и стоишь, и слушаешь эту бархатную ночь – ночь в синем бархате; и на этом красивейшем бархате лежало, раскинув руки в стороны, тонкие, вытянутые мучительно, в ажуре вен, исполинское – метра два на полтора распятие, шедевр ювелирного, столярного искусства: крест из восхитительного горного хрусталя – прозрачное, сияющее, изящное, изысканное, измученное тело, со всеми венами, жилами, мышцами, ребрами, слезами, гвоздями; а в раны на руках и ногах, в царапины на лбу, и в рану в ребрах, длинную, узкую, вместо крови были врезаны рубины – огромные и мелкие, но все одинакового оттенка – багровые, почти черные, молчаливые, зловещие, пока не падал свет; и терновый венец на голове Иисуса из переплетенья золота и серебра. У Дэмьена отпала челюсть. На ум приходили арабские сказки о пещерах с сокровищами, с золотыми дворцами, выстроенные джиннами за одну ночь; когда на распятие падал свет, тело сверкало, будто по воде бежали огоньки, набирали силу – и прозрачный Иисус летел, по-настоящему летел на этом кресте, плыл, таким живым было это сияние, таким дрожащим, двигающимся – сегодня пасмурно, и в Соборе включили одну из верхних люстр, чтобы не утонуть в сумраке; и в свете уже одной этой люстры распятие озаряло все вокруг, отбрасывало радужные блики на сутаны и скамьи; будто в Собор хлынуло солнечное море. Странный дивный шедевр; пронзительный и хрупкий, несмотря на массивность; и работа скульптора-ювелира изощреннейшая – тонкое лицо Иисуса искажено мукой, руки и ноги вывернуты, ребра, тазовые кости, повязка на бедрах – всё говорило о самом сильном страдании.