Никки Каллен - Рассказы о Розе. Side A

– Таких денег не бывает, – перевел дыхание Дэмьен. – Только в кино.

– Они есть, – Зак развел руками. – Мне было страшно и смешно; я провернул всё за пару ночей за ноутбуком; играть официально на бирже мне еще нельзя; я играл за отца; а потом принял душ, оделся в свежее и пошел на лекцию в ван Хельсингу; я записался на неё еще год назад; он же такой крутой; подошел к нему после и рассказал всё, как было; он выслушал меня и предложил Братство.

– А деньги? Полежат на счету до твоего совершеннолетия? Или ты их вернул?

– Они на счету у Братства.

Все переглянулись, Визано засмеялся.

– Ну, зная вкусы Изерли, этого хватит всего лишь на пару лет.

Естественно, отец Дерек и ван Хельсинг всё узнали – о том, что Роб обозвал Зака; и ведь никто не побежал рассказывать; будто у ван Хельсинга был свой дар – типа Гриновского; приступы ясновидения, сопровождающиеся запахом апельсинов; или как у Дейла Купера – сновидения, полные красного и зеркал; или просто шар хрустальный гадательный, или колода засаленных карт для пасьянсов; все думали, будет как с Визано – самим придется решать; решаться на что-то; принимать его как таким как он есть или драться с ним; но ван Хельсинг влетел в комнату Роба без стука; открыл пинком; заорал так, что все сделали вид, что ничего не слышат, заняты своими делами по уши; Дэмьен сидел у Тео, они смотрели с ноутбука фильмы про Марию Магдалину – Дэмьен писал новую книгу – про образы святых в кино; пили чай и обжирались перед Постом сладким: шоколадным печеньем, брауни, мороженым, блинчиками с карамелью и земляничным вареньем; Изерли разрешил брать все банки; комната Роба была через стенку; и когда дверь хлопнула и раздался голос ван Хельсинга – ор ван Хельсинга – это было не просто страшно; это было как стоять под падающим на тебя небоскребом и молится только об одном – что это сон, как в «Начале».

– Томас…

Роб отжимался от пола, босой и полуголый; волосы прилипли ко лбу; ван Хельсинг ударил его сразу же; в лицо; ногой; Роб упал, не сказал ни слова; вытер кровь. Ван Хельсинг ударил его еще раз, и еще; он был в сапогах для верховой езды; мягких, высоких, сверкающих, на каблуках; но получилось бить жестко, будто Роб был бревном, которое нужно столкнуть, которое мешает проехать; Роб со свистом втянул воздух, и вжался в каменный пол, будто тот мог согреть, укрыть его, как трава.

– Собирайся.

Роб медленно поднялся; кровь текла у него из носа, капала на грудь; шатаясь, подошел к шкафу, достал чемодан, черный, с большой смешной наклейкой типа рентгеновского снимка – внутри чемодана связанная стюардесса; трясущимися руками сложил в него вещи – джинсы, футболки, свитера, носки, кеды, полотенце.

– Я насовсем уезжаю, сэр? – голос Роба еле слышно дрожал; как вода в графине от тяжелой музыки из сильных колонок.

– Да.

– Тогда… можно мне попрощаться с Женей?

Дэмьен с Тео посмотрели друг на друга, взялись за руки; рука Дэмьена была теплой и липкой от еды; хрупкой – каждая косточка как монетка прощупывается в кармане. Хлопнула дверь, и раздался топот – это Женя выскочил из своей комнаты и побежал спасать друга. С разбегу он упал на колени и обхватил ноги ван Хельсинга.

– Пожалуйста, сэр, – и заплакал. – Не прогоняйте его. Он… он всё поймет однажды.

Ван Хельсинг положил руку Жене на голову, погладил нежные, цветочные вихры, потом мягко высвободился.

– Через час оба у меня в кабинете.

И ушел; и Тео представлял, как он идет по коридору, стремительный, прекрасный, с гордо поднятой головой, как Сен-Жюст, с профилем как прекрасный корабль, полный золота и приправ; весь в черном; длинноногий и стройный, головокружительный, как снежная ночь; и подумал: «он не герой – он безмолвный страж и бдительный защитник… Темный рыцарь»; улыбнулся и еще раз сжал руку Дэмьена, будто они остались одни, без родителей, маленькие совсем, в сандаликах, шортах, белых носках, футболках с Микки Маусом, спрятались за диваном и пережидали грозу.

За ужином Роб сидел вместе со всеми; молчал, не поднимал глаз; выглядел он ужасно – огромный синяк заливал все его роскошное, как бальное бело-золотое платье вино из опрокинутого бокала, лицо; нос распух; Женя сидел рядом, повзрослевший сразу на десяток лет, бледный, утончившийся, как осенний сад, облетевший; утром они уезжали – отец Дерек сказал на мессе, что Роб наказан ссылкой на время Великого поста; Женя попросился с ним. Зак был в легком ужасе – как человек, разбивший дорогую вещь в гостях; Грин попытался объяснить ему, что всё хорошо, у них в Братстве приняты в качестве хороших манер жесткие пацанские разборки; но Зак всё равно нервничал; пока Тео в пол-абзаца не рассказал про свою драку с Визано.

– Я бы на это посмотрел, как-то не верится – ты же… кукла Барби против Терминатора.

– Все бы хотели посмотреть – так-то в свидетелях только Изерли; и желательно в записи – чтобы пересматривать в минуты сомнения, есть ли Бог на свете, – ерничал Грин.

– Но Роб вернется?

– Ну, если сдаст экзамен на терпимость и милосердие… – Грин подпер щеку рукой, и вздохнул; будто знал, что этот экзамен Робу придется сдавать всю жизнь.

На мессе Йорик и Грин сказали, что отправляются на время Великого поста в турне – Тео удивился, потому что ему казалось, что Йорик выбрал совсем другую сторону Луны. Но объяснений никаких не последовало; так же, как и о месте ссылки Роба и Жени; Дилан и так в Рози Кин почти не живет; этак в Братстве совсем никого не останется, подумал Тео; Артур-привидение, Зак-новенький, они с Дэмьеном, Визано и Изерли… впрочем, в Изерли было столько цвета, что он будто раскрашивал, наполнял оттенками, переливами любое пространство. Мой первый Великий пост – Тео ждал его, как контрольной, как премьеры.

Утром, в Пепельную среду, мальчика разбудил Изерли – рано-рано, со свечой в руке; на старинном оловянном подсвечнике; свеча была оплывшей, будто Изерли постоянно сверял счета, ею пользуясь; в черном свитере, тонкой черной вельветовой куртке с капюшоном; черных перчатках шерстяных, с обрезанными пальцами; джинсах темно-синих и фирменных для Братства высоких тяжелых ботинках; Тео тоже такие себе заказал; на подошвах были выбиты распятия – Тео просто с ума сходил от этой жути – шел по пляжу и оборачивался всё время – на отпечатки на мокром песке; в них было что-то римское, безжалостное; они были самым главным доказательством существования Бога.

– Что случилось? Пожар, протестанты?

Изерли улыбнулся дежурной шутке.

– Помнишь, ты спрашивал про мессу на берегу моря?

– Да. Ты сказал, что ее отслужат в день, когда кончится зима.

– Вот сегодня этот день. День, когда кончилась зима, и начался Великий пост. Отец Дерек велел всех поднять и собрать на пляже. Ты рад?