Никки Каллен - Рассказы о Розе. Side A

Утром, часов в семь, приехали Грин, Йорик, Роб и Женя; их встретил на вокзале ван Хельсинг, так и не спавший, проходивший всю священную ночь по коридору с четками – черными, агатовыми, антикварными; лицо его было похоже на коршунье; острое, впавшее, темное; будто силуэты башен; Йорик тронул его за руку бережно – «папа, не беспокойся, он найдется, Грин его, правда, не видит, он где-то в другом пространстве, но он не умер, просто бегает где-то по своим мирам» – он впервые при посторонних назвал его «папой», но никто не услышал; в Братстве их ждали все – зевающие, уставшие, будто шаги ван Хельсинга были как вода из подтекающего крана – хрен заснешь; передумаешь всё на свете, все дела переберешь, расстроишься по всем пунктам; Тео, Зак, Дэмьен, Изерли – в белых рубашках – будто одновременно поняли, что в белом будут выглядеть прилично хотя бы; Артур и Ричи – в черном, в обтягивающих «прадовских» водолазках, из тех же соображений; все обнялись; и сели завтракать: кофе, каша рисовая с корицей, грейпфрукты, тосты с мягким сыром.

– Как я соскучился по Джемме, – Грин обнял кофемашину, прижался щекой. Тео подтолкнул Зака, тот шагнул, протянул руку.

– Привет. Я Закария Ле Бёф…

– Я помню, симпатичное имя, – Грин улыбнулся, пожал руку. – Мы знакомы, если что…

– Ну… просто я приготовил торжественную речь… собирался рассказать о себе… ну, ладно, ужасно выходит. Просто спрошу. Не хочешь ли ты стать моим наставником?

– Я? – Грин удивился, посмотрел поверх всех голов на ван Хельсинга, тот стоял у окна и говорил по телефону: просил помочь полицию городка в поисках Дилана, прочесать лес с собаками; и совсем не смотрел на Братьев.

– Ну… да.

– Оу… хорошо. Давай попробуем.

Все слушали, Дэмьен и Тео зааплодировали.

Артур встал неловко из-за стола, все воззрились на него.

– А ты чего, Сеттерфилд?

– Прошу о том же Йорика Старка. Йорик, будешь моим наставником?

– О, это плохой выбор, – простонал еле слышно Визано, свернул газету. – Йорик, зачем он тебе? Он же урод. Его даже бить бесполезно.

Йорик поднял свои изумительные синие глаза. Как они похожи в описании на бумаге, подумал Тео, как персонажи стильной старой манги про вампиров, и какие разные в жизни; Йорик как водопад, как горы, сильная светлая сила, Артур же как вьющееся растение; Йорик кивнул молча, и вернулся к своему американо и тосту, а Артур сел на место, лицо у него было испуганным, будто он, наоборот, получил отказ или опоздал на поезд.

– Зайди после мессы, Старк, я тебе выдам дежурный набор плетей и кожаные сапоги с металлическими набойками, – сказал Визано. – И Библию бери не для путешественников, карманный вариант, а старинную, потолще, чтобы ударить наотмашь, и чтоб сразу челюсть набок.

– Спасибо, – Йорик даже бровью не повел.

Зак взял свою порцию тостов и двинулся к Джемме, сварить себе кофе; возле кофемашины стоял Роб; и тут все как-то внезапно вспомнили про летающий кофе. Тео не знал, где отбывал свой Великий пост Роб, и чему его там учили, и какими способами; ему стало жаль Роба – вот сейчас он просто отдвинется и даст Заку сделать себе американо; и ни слова не скажет, или скажет что-нибудь «а, ну да… держи… осторожно, холдер горячий» – а ведь Роб был хорош именно тем, прежним: легко вспыхивающим, замкнуто высокомерным, будто его кости из слоновой, а кровь – с частичками золота; вдруг это всё вывели, как моль, или того хуже – раздавили, выбили, – как при грабеже ищут драгоценное и крушат всё – цветы, картины, письма, белье, мебель; и всё это на полу, не нужное, не живое; «позволь?» сказал Зак; протянул руку за холдером; Роб, прислонившийся к Джемме – видно, в поезде им тоже особо не пришлось поспать; исхудавший, как все, но ставший от этого еще более изысканным – почерневшая парча; встрепенулся; увидел Зака; приоткрыл рот, и лицо его красивое исказилось – мгновенно; будто девушки гадали, ждали-ждали призрака, свечи уже оплыли, скоро рассвет, и вдруг дунул ветер, и что-то явилось в зеркале, промелькнуло, страшное, черное; доля секунды; но все визжат, так страшно было; «ты видела? видела?!»; потом лицо его стало не потусторонне-жутким, фрейдистским, а надменно-противным – девчачье-убийственное выражение «о, здесь ужасно пахнет, мыло что ли варили»; положил холдер с грохотом на Джемму, развернулся и ушел, задрав нос, к своему месту; Тео улыбнулся – какое счастье, им вернули всё того же Роба, не поддельного; конкистадора в панцире железном; главное, чтоб ван Хельсинг не заметил; не заметил – говорит в свой телефон у окна, скребет ногтем по старинному стеклу; и Зак тоже улыбался – похоже, он боялся того же самого – чтоб Роб вернется униженным, горсткой пепла.

– Где же они всё-таки были? – спросил Тео у Грина; он ему единственному решил показать сад; такую неуверенность и такое счастье испытывал – одному не вынести – это как влюбленность, как рок-н-ролл – пожирает изнутри – и они шли по дорожке, которую он всю расчистил давно, облагородил, отшлифовал; и спросил. – Ну, Роб и Женя…

– Они работали в благотворительном приюте для бездомных животных при ветеринарной клинике, где всего два врача – и обе еще не отчаявшиеся католички; одна бывшая монахиня.

– Ты шутишь?

– Нет. Мы забирали их оттуда. Они весь месяц отпахали там бессменными помощниками; им дали по раскладушке; сапоги, комбинезоны; из удобств только туалет и душевая. Туда кто угодно мог принести животное; они ухаживали за ними, искали им хозяев, средства на содержание, лечение…

– Но ведь… это так страшно…

– Да. Вся боль мира.

– Я бы всё время плакал.

– Ну, Женя сказал, что он готов убивать людей в любых количествах по первому приказу.

– А Роб?

– Роб…

– Чему ван Хельсинг хотел научить его? Плакать?

– Я думаю, что прощать людям их слабость. Скажем даже так – понять. Узнать. Что не все умеют пробивать стены. Что не все стены пробиваемы. Что иногда люди готовы умереть сами, такая боль скапливается в них… Что иногда боль непобедима…

– Тогда Роб должен был бы ненавидеть еще и Изерли…

– Не, за Изерли был ван Хельсинг. Изерли под его защитой. А в рыцари Церкви Роба посвятит ван Хельсинг, он как бы его вассал. И, значит, так же должен беречь и охранять Изерли. Это рыцарский кодекс. На самом деле, Роб практически Ричи: язвительный, раздражительный, желчный порой, набитый, как курица рисом и яблоками, нетерпимостями и предубеждениями; но если Ричи нетерпим просто к злу и лени, к семи смертным грехам по христианской конституции, то Роб лично терпеть не может евреев, например, банкиров, шлюх, мусор на улицах; просто у него имидж лучше: он вроде рыцарь на белом коне, и лучший друг у него Женя Даркин, ангел такой, с пушистыми маленькими крылышками; и за этим мы не замечаем Роба настоящего, его дурного характера…