Array Литагент «Ридеро» - И снег приносит чудеса

«У меня тут недалеко в бизнес-центре охранник-одноклассник работает, у них там отменный зимний сад, – сказал товарищ Аркадия. – На пару часов порисовать он пустит нас, никто и не заметит, все банкиры, капиталисты и прочие менеджеры уже ушли. И им хорошо, и нам!». Так и оказались художники в прекрасном зимнем саду.

– Товарищ полицейский, чего там только не было! Уверяю вас, джунгли робеют перед тем зимним садом. Зелень, фонтаны, рыбки золотые! Пальмы – одна, вторая. Третья! И этот… банан растет!

– Да, ладно, какой там банан? – усомнился полицейский из Рязани. – Да точно говорю! Бананы! Зеленые правда, и маленькие – уточнил Аркадий.

– Ты, Петрович, к делу переходи!

– Вот, и Лёха так сказал, – нахмурился Аркадий. – Я и перешёл. Выпили мы с ним по сто. Краска ярче пошла. У меня кисть прям летать по картине начала. Я рукой водить не успевал. Пальмы до этого только на картинке в книжке про Робинзона Крузо видел. У меня память хорошая, с детства помнил: «Каждый куст, каждое деревцо, каждый цветок были одеты в великолепный наряд. Кокосовые пальмы, апельсиновые и лимонные деревья росли здесь во множестве, но они были дикие, и лишь на некоторых были плоды».

– Чё-то заговариваешь ты меня, Аркадий Петрович, – усомнился розовощёкий полицейский.

– Я по делу только. Мы с Лёхой тоже про Крузо вспомнили. Стало нам жарко от такой волшебной работы. Мы еще выпили немного. Чувствую, нам в картинах моря не хватает. Леха кричит, мы – Робинзоны на острове! А я ему, что ж ты дурень орешь! Робинзонов много не бывает, он на то и Робинзон, что один. А уж если морем запахло, то прислушайся лучше – слышишь плеск волн?

– Да вроде есть немного… – насторожился полицейский.

– Вот-вот! А потом чувствую я, что ветер усиливаться стал. Ни фига, говорю, мы не на острове, Лёха. На корабле мы!

– А он говорит, и правда! Причем штормит нас потихоньку… Я ему сквозь ветер кричу, ничего себе потихоньку – так штормит, что палуба из-под ног уходит! А он кричит, держи руль крепче, я щас в трюм спущусь, надо воду откачать, слышишь вода в пробоину хлещет!

– Где? – испугался полицейский.

– В трюме, где же еще! Побежал Лёха в трюм. Меня одного бороться со стихией оставил. Я глазами ищу спасательный круг – нет ничего. Ну, что за корабль! Пока круг искал – понимаю, время упущено. Судно уже ходуном ходит, бросает меня из стороны в сторону. Ну, думаю, пора на крайние меры идти. Мачты рубить! Иначе хана кораблю. Хана! Пойдем мы к дну, вместе с золотом и попугаями.

– Погоди – какие еще попугаи? – не понял полицейский.

– Обыкновенными. Ара макао. Парочку наш капитан в Картахене не невольничьем рынке купил. Штука 10 песо. Один на камбузе жил, а другой в каюте капитана.

– Понятно, – понимающе кивнул рязанский полицейский. – А дальше?

– А дальше – больше! Лёха запропал куда-то. Ну, думаю, с пробоиной не справился. Пойти в трюм уже не могу, чувствую на гребне мы, сейчас перевернемся. И – вдруг!

– Что?

– Оглядываюсь и вижу спасение! О, святые угодники, падре Франческо-Саверио-Кастильони, пожарный щит! Хватаю топор и начинаю мачты рубить со всей мочи!

– Зачем?!

– Мачта на корабле во время шторма центр тяжести смещает. Опасное дело, особенно во время сильной качки. И что вы думаете? Мачту всего одну рубанул – сразу устойчивость повысилась. Сразу как-то на небе прояснилось, светлее стало, Лёха вернулся с бутылкой рома, в кабинете директора нашел У него там бар, а дверь открыта была. Мы за окончание плавания выпили и пошли домой.

– Так, Аркадий Петрович. Заставили вы меня поволноваться, – полицейский принял серьёзный вид и посмотрел в протокол. – Значит, здесь написано следующее. Гражданин Аркадий Баловнёв – так это пропускаем – нда.. гм… вот! – пальма, вид «Ройстоунея кубинская» привезена в дар от ректора Гаванского университета товарища Густаво Кобрейро Суареса в дар городу-побратиму Москве в знак дружбы и солидарности.

– Так, товарищ лейтенант, я ж не знал в тот момент, что это – пальма, да еще такая ценная. Ну, хотите я вам нарисую её в полный рост?

– В полный рост не получится. Семнадцать метров ствол, у тебя такого холста не будет. И вообще. Вот здесь распишитесь, товарищ художник.

– А теперь что?

– Теперь сушите сухари. Подписка о невыезде. Повестку ждите, – полицейский захлопнул тяжелую папку и широко зевнул.

Аркадий целую ночь глаз не мог сомкнуть. Всё думал, как странно сложилась его творческая биография. Фамилия сыграла с ним злую шутку. Баловнёв – ну, почему, не Айвазовский, не Маковский, не Крамской какой-нибудь. Еще дед говорил ему, что фамилия по жизни человека вести должна. Вот и ведёт – ничего никому не делает, а в приключения попадает. Да какие! Ладно бы, риск на миллион – а то одно баловство! Впрочем, деньги Аркадию никогда не были важны. Как настоящий художник относился он к ним легко, даже легкомысленно.

Самая дорогая его картина была про море. Большая, метра три на четыре. Её купил капитан Кукушкин. Кстати, вот тоже не повезло человеку. Быть бы ему орнитологом, известным всему миру. А он – капитан.

Кукушкину Баловнёва посоветовал один уважаемый галерист. Сказал ему, что если есть еще маринисты уровня Айвазовского, то Аркаша Баловнёв один из них. Капитан заказал «Море» за большие деньги. Сказал, мне, дескать, никакие корабли, лодки, закаты не нужны. И не вздумай чаек рисовать – чайка – птица дурная, никакой от нее пользы нет. Просто море сделай, брат Аркадий. Пусть шумит, плещет волной, пусть рыбой пахнет и солью. Аркадий так и сделал – в краску немного подмешал рыбьего жира. Его квартирка номер семь потом неприятно воняла две недели. Кошки от соседей Шмаковых приходили под дверью скулить. Но Аркадий не сопротивлялся. Искусство, оно людям на то и дано, чтобы радовать. А если человек от запаха рыбьего жира радуется, то кто его за это осудить может? Когда капитан баловнёвское море увидел, на колени стал и молиться начал. Вот, говорит, настоящая морская пучина, хочется в неё, Аркаша, окунуться и жить там. Это тебе не суша сухопарая! Капитан столько денег Аркадию заплатил, что Аркадий потом две недели по друзьям ходил и подарки дарил. Кому карандаш подарит, кому ластик, а кому пару тюбиков масла подкинет. Художники – народ простой, покажешь им тюбик, они и радуются, как дети. Аркадия тогда Айвазовским прозвали, правда, не надолго. Пару месяцев звали, а потом опять Баловнёвым оставили.

Аркадий был человек добрый. Если и случалось с ним какое-то баловство, то исключительно случайно. Соседи относились к художнику снисходительно. Правда, Иван Силыч из одиннадцатой квартиры всё норовил его поучить. Дескать, если случайности повторяются так часто, то это уже закономерность, а значит, пора тебе за ум браться, Аркадий. Но Иван Силыч ворчал тоже по-доброму. Аркадий и вспомнить не мог, кто на него по-настоящему злился. Если только Изольда Леонидовна из третьей квартиры, его соседка снизу.