Ольга Иженякова - На крыше храма яблоня цветет (сборник)

В то же время у своих родственников я стяжала славу безалаберной дамочки, которой собственная судьба «по барабану». Но было поздно. Мы с Лукой научились культивировать счастье. И долгое время – вплоть до того дня, когда я узнала о диагнозе, были полноценно счастливы.

Это было так странно! Впервые я четко осознала, что не хочу путаться в длинном, но красивом халате, сойдет старая футболка, изношенные тапочки, главное – мне в этом удобно и легко. Боже, какое счастье не зависеть от чьего бы то ни было мнения!

А главное – делать, что подсказывает внутренний голос.

Я стала много голодать. И в это поверить трудно, но без водки, без разговоров «за жизнь», без чьего-либо одобрения моих поступков была счастлива, у меня оказался неплохой голос, и я часто пела разные песенки. Нет, не надрывно, как раньше под гитару, чтобы кому-то понравиться и услышать комплименты, а для себя.

А потом у меня совершенно изменился вкус, восприятие запахов и цветов. Интуитивно я понимала, что так и надо. Не случайно во всех религиях мира есть посты, это нужно затем, чтобы научиться чувствовать потребности своего организма, движения токов крови, биение сердца.

По ночам я писала стихи, по правде сказать, писала их и раньше, но тогда я старалась тщательно подбирать рифмы, каждую, как мне казалось, мудрую мысль непременно обрамляла в тонкие словесные кружева. Теперь же мне были интересны мысли в чистом виде, и стало безразлично, рифмуются они или нет. Хотя, надо признать, чаще они все-таки рифмовались.

И однажды, о, я прекрасно помню тот день, я вполне четко осознала: свободна! Свободна от чужих мнений и предрассудков. От всевозможных давлений на мою окрепшую теперь личность. И если кому-то или чему-то подчинена, то уж точно не человеческому влиянию.

Это поняли и окружающие, мне стало невозможно навязать чью-либо волю, привить определенный тип мышления или просто модную штучку. Тогда же я обнаружила, что обожаю оранжевый цвет.

А мои новые наряды и косметика стали вызывать зависть и восхищение. Не помню кто, да и уже не важно, но в детстве мне внушили солидное количество комплексов и страхов.

И вот пришло то счастливое время, когда я с ними начала расставаться каждый день.

Каждый день я неизменно говорила: «До свидания, пустое красноречие! До свидания, сутулые плечи! До свидания, боязнь высоты! До свидания, страх быть непонятой! До свидания, неуверенность в словах, мыслях и поступках! До свидания, плоскостопие! До свидания, лживые оправдания! Люди! Рождается новый, совершенно новый человек!!!».

Примечательно, но в то важное для меня время меня никто не слышал, хотя я, как и прежде, была в центре внимания, профессия у меня такая – мелькать, мелькать, глупо улыбаться. Я, как и раньше, постоянно находилась на публике, все также посещала новомодные тусовки и… угасала понемногу.

Нет хуже одиночества, чем одиночество в большой компании. Блеск победы над собой в «зеркале души» по-прежнему никого не манил, скорее наоборот – отпугивал, победителей обычно любят только на словах.

Мое самочувствие резко стало ухудшаться, началась частая одышка. А вместе с ней появились всепроникающая слабость и головокружение.

Как-то ранним утром я пошла к священнику на исповедь, но церковь оказалась закрытой. И тогда я забрела на старое кладбище, где уже с середины минувшего века не хоронят, кто-то мне пару лет назад рассказывал, что у большинства, покоящихся здесь, из родни в живых уже давно никого не осталось, за такими могилами ухаживают только церковные работники.

Стоило дойти до середины, как вдруг почудилось, что могилы медленно открываются и из них выходят люди. «Мама!» – закричала я изо всех сил и бросилась бежать. Когда бежала, поранила об острую церковную ограду ухо, и показалось, что оно оторвалось. Боль мгновенно пронзила меня с головы до ног. И, добежав до входа в храм, прямо у ступенек я рухнула в обморок. Последнее, что я отчетливо помню, – невероятно синее небо. Такого яркого неба я еще не видела никогда в жизни. Синева основательно заполнила меня всю.

А может, я уже в другом мире, что откроет мне подсознание?

…После непроходимой темноты обнаруживаю вокруг большие горящие факелы, вижу себя почему-то со стороны.

Я – прозрачно-светлая и легкая, вся в воздушно-белом. Уверенно иду навстречу теплому солнечному свету. Кругом мрак, темнота, но мне туда не нужно, я иду вперед к ослепительно-ярким лучам. Я уверена, что за ними скрывается новая, более совершенная жизнь, где все с самого начала правильно. Там принято беречь друг друга и заботиться обо всем, что окружает.

Но что это? Стоит только подойти ближе к свету, как начинается шквальный ветер, который относит меня обратно. Я судорожно цепляюсь руками за краешек теплого ускользающего луча. Ветер крепчает. Еще немного, и меня унесет туда, куда мне совсем не хочется. Иду на хитрость – привязываю свою косу к солнечному лучу. Но луч тут же становится все тоньше и тоньше, затягиваю потуже. С ужасом смотрю вниз.

Прямо подо мной – Земля со всеми морями, океанами, лесами, горами, равнинами, разными формами жизни, многие из которых человечеству еще неизвестны, замусоренными горами и равнинами в несколько раз обмотана нитями железных дорог и электрических проводов. Я истошно кричу.

Вдруг чувствую легкое чуть влажное прикосновение, запах первых майских фиалок и сирени и пронзительно острую боль в области левого уха. Открываю глаза. Надо мной склонился настоятель храма – отец Сергий, у него руки испачканы в глине. Видимо, возился с клумбами на могилах, услышал шум и помчался сюда. «В храм надо ходить чаще. Исповедоваться, причащаться, да и просто на службе стоять с вниманием сердечным. Слышишь? Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь…» – говорит тихим убаюкивающим голосом.

Мне становится понятно, что просто так в тот мир, за который я только что судорожно пыталась зацепиться, не попасть.

Охватывает неимоверная тоска. Затем тяжелая скука, граничащая с унынием. В голове откуда-то быстро появляется туман, так же быстро туман окутывает меня целиком, хочется верить, что это пройдет. Но откуда-то появляется твердое убеждение: не пройдет. Никогда!

Главное в моей нынешней ситуации, чтобы все грехи, какие только есть в нашем большом и древнем роду, закончились на мне и не переходили на потомков. Почему-то об этом я подумала только сейчас.

Это – действительно главное. Тогда, может быть, кто-нибудь из моих близких, которые будут жить и умирать много лет спустя после меня, удостоится жить Там.

Я же давно своими делами выстроила преграду в тот мир, и жалеть тут нечего.

В памяти всплывают неприятные факты. Вот я равнодушно смотрю, как убивают змею, вот беззастенчиво вру на исповеди, украшая себя, потом несу какую-то чушь сыну, а вот спорю с мамой…