Олег Радзинский - Иванова свобода (сборник)

“Изначально пропорции скрипачей, виолончелистов и трубачей были следующими: 1,6:1:0,4 . Обозначим через x количество виолончелистов, которое первоначально предполагалось принять в оркестр, тогда базовое количество скрипачей можно выразить как 1,6 х, а количество трубачей как 0,4 х”.

Бутонго остановился и посмотрел на Полторанина, проверяя, понимает ли тот логику рассуждения. Полторанин толкнул дверь. Бутонго покачал головой и показал на строчки, призывая Полторанина сосредоточиться на задании.

Он продолжил писать с новой строки:

“Затем было решено увеличить набор скрипачей на 2 5 %, но уменьшить набор виолончелистов на 20 %. В результате новое количество скрипачей можно выразить как 1,6×1,2 5х = 2 х, виолончелистов как 1:1,2 х = 0,8 х, а трубачей как 0,4 х. Известно, что конечное число музыкантов равняется 32 . Таким образом: 2 x+ 0,8 x+ 0,4 x = 32 ”.

Бутонго снова остановился и взглянул на Полторанина.

– Понятно? – спросила Алевтина Алексеевна.

Полторанин заметил, что она вплела в волосы желтую ленту. Лента свешивалась вдоль хрупкой линии шеи и красиво оттеняла черную густоту кудрей. Полторанину захотелось пощекотать Алевтину Алексеевну кончиком ленты, как кончиком языка. Ему хотелось забраться на нее, как на дерево. Он не мог вспомнить, была ли лента раньше. Он не мог вспомнить, были у нее раньше кудри или гладкие волосы.

– Следим за решением, Полторанин, – сказала Алевтина Алексеевна. – Отвлекаться будем, когда закончим задание.

Бутонго кивнул, соглашаясь с нею, и начал новый параграф:

“Выразим х через умножение на 10 , чтобы установить окончательное количество принятых музыкантов:

скрипачей с= 2×10 = 20

виолончелистов в= 0,8×10 = 8

трубачей т= 0,4×10 = 4

ответ: в оркестр принято 20 скрипачей, 8 виолончелистов и 4 трубача”.

Бутонго закончил писать и, закрыв фломастер маленьким колпачком, спрятал в нагрудный карман. Он повернулся к Алевтине Алексеевне.

Та улыбнулась ему, спрятав в улыбке нежность:

– Молодец, Бутонго. – Она погладила его по голой красной руке. – Хорошо справился. И оформление задания грамотное.

Она неожиданно потянулась и поцеловала Бутонго в шею. Тот кивнул, словно соглашаясь с поцелуем. Казалось, они забыли про Полторанина.

Полторанин постучал по прозрачному толстому стеклу двери.

– Выпустите меня, – неуверенно попросил Полторанин. – Меня лодка ждет. Мне на корабль вернуться нужно.

– Куда же ты спешишь, Полторанин? – удивилась Алевтина Алексеевна. – Лодка твоя давно ушла. И корабль твой уплыл. Да и рано тебе туда пока – у тебя заданий вон сколько. – Она показала на стол за его спиной. – Тебе еще, например, нужно выучить, как исследовать функцию на экстремум.

– Какую функцию? – не понял Полторанин. – Зачем?

– Да любую, – охотно объяснила Алевтина Алексеевна. – Например, y=x/(4+x 2). – Она написала уравнение на стекле кончиком пальца: цифры получились не черными, как от фломастера, а матовыми и хорошо выделялись на прозрачной стене лаборатории. – Справишься?

– Не справлюсь, – сказал Полторанин. – Нет.

– Ну вот, – засмеялась Алевтина Алексеевна, – а на корабль собрался. А ведь просто, да, Бутонго? – Она принялась водить пальцем по стеклу, записывая произносимые вслух слова: – Приравняв нулю производную, найдем критические точки функции: y=(4-x 2)/(4+x 2)2=0. Отсюда x 1=2; x 2=–2. И все. Давай садись решай, как производная будет меняться.

– Не могу , – сказал Полторанин. – Отпустите меня.

– Куда же это я тебя, неуча, отпущу? – развела руками Алевтина Алексеевна. – У тебя вон заданий сколько. – Она снова показала на стол.

Полторанин обернулся и увидел на столе листок бумаги, которого там раньше не было. Он подошел и взял листок. Сверху было напечатано: “ Вадим Полторанин: СПИСОК НЕВЫПОЛНЕННЫХ ЗАДАНИЙ”. Задания были разделены на предметы. Первой стояла МАТЕМАТИКА и под ней более мелким шрифтом – Исследование функций на экстремум. Дальше шли задания по физике, химии, биологии и астрономии. Список продолжался на обратной стороне листа и заканчивался заданием по русскому языку: Союзы в сложноподчиненных и сложносочиненных предложениях.

Полторанин посмотрел на Алевтину Алексеевну.

– Учебники в шкафу, Полторанин, – сказала Алевтина Алексеевна. – Время не теряем, приступаем к работе. Когда все закончишь, Бутонго принесет тебе следующий список.

Бутонго кивнул, словно обещая, что обязательно принесет. Он – теперь уже явно – подмигнул Полторанину.

– А когда на корабль? – спросил Полторанин. – Когда я вернусь?

– Как все сделаешь, так и вернешься, – пообещала Алевтина Алексеевна. – Только у нас еще никто все задания не закончил, да, Бутонго?

Полторанин посмотрел вокруг: за прозрачными стенками отсеков сосредоточенно работали люди в синих халатах. Иногда они заглядывали в списки на столах, сверяясь с заданиями.

– За что? – спросил Полторанин. – Я ведь не плохой. Отпустите меня.

– А кто говорит, что плохой? – удивилась Алевтина Алексеевна. – Никто и не говорит. Просто лабораторные надо вовремя сдавать.

Мой выход. Я прохожу из-за угла декорации на авансцену и потерянно оглядываюсь. Я потеряна, растеряна. Я не могу поверить, что моя сестра Стелла Дюбуа живет в этом районе Нью-Орлеана. Боюсь поставить чемодан на мостовую: я напугана. Я играю испуг, играю удивление, переходящее в испуг. Это испуг осознания: так и есть – Стелла живет здесь, в старом обшарпанном доме, куда меня привез трамвай “Желание”. Осознание реальности, однако, не означает ее приятия. Я играю неприятие. Это легко.

На ступеньках крыльца сидят две вульгарные женщины. Одна из них – цветная. Пауза.

Они смотрят на меня, не понимая, что я здесь делаю. Я одета “в белый костюм с пушистым, в талию, жакетом, белые шляпа и перчатки”. Я – южная аристократка, потерявшаяся в Нью-Орлеане, потерявшаяся в послевоенной Америке. Я потерялась в новой жизни, когда потеряла старую. Это фраза из разбора роли режиссером Тарнопольским: “Лана, помни – Бланш потерялась в новой жизни, когда потеряла старую”. Он просил это записать. Интересно, почему он никогда не попытался? Он мне не нравился, но все равно было бы приятно.

Смотрю на женщин на крыльце: плебейки. Расхристанные, дурно одетые, непричесанные плебейки. Одна из них вообще цветная. Они смотрят на меня: здесь никто не ходит в белом. На мне “жемчужные серьги и ожерелье – словно прибыла на коктейль или на чашку чаю к светским знакомым, живущим в аристократическом районе”. Так в пьесе.

Но я – не в аристократическом районе. Я – в районе, где не носят белое.