Олег Радзинский - Иванова свобода (сборник)

Он – ничего. Я бы с ним встретилась еще раз. А вдруг он меня ищет? Вдруг влюбился и сходит с ума, приходит каждый день в АТРИУМ , где мы познакомились, и ходит по этажам, ищет меня? Только не на эскалаторе, а обязательно пешком по всем этажам, бегает, останавливает всех брюнеток: Ах простите я ищу другую не вас я ищу Лану встретил ее здесь больше двух месяцев назад и не могу забыть. Нет спасибо мне нужна только она буду искать.

Ищет он, ага. Что в голову лезет? Это у меня эмоциональный голод. Я знаю это состояние: нужны новые эмоции, новые ощущения. Не обязательно чувства, достаточно ощущений. А в чувства мы их сами превратим.

У меня так с детства: вдруг начинается – нет, не тревога даже, а словно внутри свербит, будто не хватает сладкого. Маленькой я думала, что действительно хочется сладкого, и это было странно: я сладкое не люблю. Позже, лет в двенадцать, я поняла – нужны ощущения, нужно наполнить себя переживаниями чего-то, что еще не испытала. Или повторить, что уже испытала, но заново, переиспытать по-новому.

Самым верным способом оказались мужчины: завоевала и бросила. У меня всегда одно и то же: завоевала и бросила. То есть он часто и не знает, что я его бросила, можем и продолжать встречаться, но я-то уже его бросила. Я с ним в постели все делаю, с ума его свожу, а сама уже бросила. От этого еще лучше, словно в меня что-то горячее наливают. Получается, он думает, что я с ним, все для него, а я – совсем другая: повернулась и забыла. Ни уму ни сердцу.

Вот что важно: все думают, что ты одна, а ты – совсем другая. Живешь, прячешься в другой себе. Как в роли.

Интересно: для меня мужчина чем одноразовее, тем я больше для него в постели стараюсь. На самом-то деле я, конечно, для себя стараюсь, чтобы в который раз себе доказать – секс к чувствам отношения не имеет и потому это – не измена. И не грех. Секс имеет отношение к ощущениям. А в чувства мы их сами превратим.

Мастерство актера – главный предмет в театральном училище. А у меня – мастерство актрисы: взяла ощущения, эмоции – и превратила в чувства. А чувства – обратно в эмоции, наполнила ими роль. В театре, в жизни – не важно. Здесь, в больнице, я оголодала без ощущений, здесь мне трудно быть другой. Здесь я – это я. Никого не обманешь. Да и некого.

Потекла наша артистка, и все. И не спрячешься за рисунок роли. Памперс сняли и все увидели. Реализм.

МИТЧ. А это не глумление – просто реализм.

БЛАНШ. А я не признаю реализма. Я – за магию.

Митч смеется.

БЛАНШ. Да, да, за магию! Я хочу нести ее людям. Заставлю их видеть факты не такими, как они есть. Да, я говорю не правду, не то, как есть, а как должно быть в жизни. И если тем погрешила, то будь я проклята именно за этот грех – ничего не имею против… Да не включайте же вы свет!

Не надо свет: я – ночной мотылек. Крылышками парх-парх – и улетел. Подальше от лампочки. А то можно обжечься. Поэтому нужны абажуры.

БЛАНШ. Вот слабым и остается – мерцать и светиться… вот и набрасываешь бумажный фонарик на электрическую лампочку. Мне страшно, так страшно. Уж и не знаю теперь – долго ли меня еще хватит на всю эту канитель…

Я тоже не знаю, насколько меня хватит: сегодня возили на консилиум. Утром пришла дежурная сестра – не Глафира, другая, помоложе, – вместе с нянечкой. Они обтерли меня мокрым полотенцем, смоченным в каком-то растворе, чуть щипало, но не сильно. Надели свежую рубашку, больничную, а халат мой, из дома. Поменяли носки.

– Причесывать будем? – спросила другая медсестра. – А то я расческу не взяла.

– А чего тут причесывать? – Это нянечка: круглая, колобок, а лицо все равно в морщинах. Странно, у толстых обычно морщин нет. – Волосы-то у нее еще не сильно отросли; так, намочим, чтобы по голове лежали.

Что значит – не отросли? У меня же длинные волосы, почти до локтей? Я думала, они меня никогда не причесывают, потому что боятся раны побеспокоить – они мне первый месяц все время повязки на голове меняли. Почему я своих волос, хотя бы кончики, до сих пор не видела? Я думала, они чем-то замотаны.

Неужели меня постригли наголо, когда привезли? Ну конечно, им же нужно было повреждения черепа осмотреть. И все это время я – лысая. И Митя меня такую видит. Вот ужас-то. Разлюбит еще. Хотя у меня красивая голова, может, не так и плохо. Жалко, я не могу на себя посмотреть. Как же они здесь живут без зеркал?

Раз в десять дней меня моют. Отвозят в ванную комнату: огромное пустое кафельное уродство, как общественный туалет, только без кабинок. Три ванны – и ни одного зеркала. Меня кладут в пустую ванну, обдают из душа, намыливают и затем смывают мыло. Я сначала кричала, чтобы они ванну наполнили, дали в ванной полежать, пока не поняла окончательно, что они меня не слышат. Теперь молчу.

Обычно в соседних ваннах моют стариков. Один сидит на каталке, а другого моют. Потом меняются.

Первые три раза нянечка, которая возила меня мыть, им говорила:

– Это артистка наша, Бельская. Она в сериалах снималась – Приезжая, Чужое счастье , еще там… про бандитов. Это она на съемках в аварию попала.

Почему на съемках? Откуда они это взяли? Ладно, все равно, пусть на съемках. Так даже лучше, интереснее: каскадер, красивый брутальный мужик со мной в машине, снимаем погоню, он влюблен, мы провели ночь вместе, он смотрит на меня и не может сосредоточиться, отвлекся и – бам. Он насмерть, я выжила. Хорошая история, ее потом можно переживать. Надо ему имя придумать, а то без имени сложно переживать. Или, может, он тоже выжил? Нет, только я. Выздоравливаю и хожу на его могилу. Крупный план.

Старики кивали и соглашались: они моих сериалов не видели, обо мне никогда не слышали, но верили, что это я. Теперь нянечки ничего про меня не рассказывают: намочили, намылили и смыли. Как со всеми. В простыню завернули, просушили и в палату. Обычно меня вытирают простыней, которой уже обтирали кого-то другого.

– Давай ее причешем немного, а то Юлия придерется, что больную не приготовили, – продолжала настаивать медсестра. – Артистка все-таки.

– Да чего там причесывать? Волосы-то почти не отросли. – Нянечка намочила ладонь под краном и провела мокрой рукой по моей голове. Они посадили меня в инвалидное кресло. – А Юлия, если не нравится, за эти деньги может сама ходить по палатам паралитиков причесывать.

Врет: у меня волосы быстро растут. Наверняка уже на каре отросли. Мне каре пойдет.

Мы ехали на лифте на шестой этаж, но и в лифте не было зеркала. Хоть бы панели полированные, чтобы увидеть свое отражение.

Лифтер, старый, почему-то в валенках, все расспрашивал медсестру, когда узнал, что я актриса:

– А сколько они, к примеру, получают? Наверно, денег платят немерено.

Как же. Если в рекламе или сериалах не сниматься, то на театральную зарплату вообще жить нельзя. На что там Митя сейчас живет без моих заработков? Моя мама им, конечно, подкидывает.