Елена Вернер - Купальская ночь

– Сгинь… – пробормотала Катерина для пущей уверенности. – Сгинь.

Та девчушка, та Катя Ветлигина, что жила здесь когда-то, терзалась, сомневалась и умела быть счастливой от смешной картофелины, оставленной в разрисованном ящике, та девчушка умерла давным-давно. И неудивительно, что именно ее призрак теперь терзает Катерину.

Она так и не узнала точно, что произошло в ночь с 29 на 30 августа, через неделю после ее отъезда в Москву. Погибла мама. Но как это произошло, осталось тайной. Милиции удалось выяснить немногое. В начале первого часа ночи Костя забарабанил в двери соседей в доме номер 20 по Береговой. У них был телефон, и оттуда вызвали «скорую». Приехавшие врачи уже ничего не смогли сделать, Алена была мертва, Костя испачкан ее кровью, как и угол перевернутой тумбочки. И его арестовали.

Она никак не могла уяснить произошедшего. Не понимала, что Алена мертва, что виной этому Костя. Как такое случилось? Вязкий кисель разлился в ее голове, он мешал спать, мешал есть, мешал думать и чувствовать. Она хотела, чтобы кошмар закончился, но он все длился и длился. Дача свидетельских показаний, похороны… Все смешалось. Костя, как ей говорили, так и не нарушил молчание на допросах, словно онемел. Ни оправданий, ни объяснений – ни слова. Ее из списка свидетелей исключили, ведь она ничего не знала и не понимала, и на момент убийства (а теперь произошедшее стало называться именно так) была в Москве. И она не выясняла, чем кончилось дело. Даже не интересовалась, маму было не вернуть. Катерина уехала из Прясленя сразу после похорон, и как похоронила Алену, так решила похоронить и все свои воспоминания о том лете. Приказала себе забыть. Так, родившая ребенка женщина частенько забывает о боли, через которую пришлось пройти, и спустя время уверяет других, что все это было не так уж и страшно. Химия жизни: мозг отдает телу приказ не помнить о нечеловеческом испытании, чтобы можно было жить дальше.

В одном из телефонных разговоров тетя Оля Дубко сказала, что Костю осудили как убийцу Алены. После этих слов внутри у девушки что-то треснуло и раскололось.

За семнадцать лет у нее ни разу не набралось сил, чтобы приехать – пусть даже прибрать могилки матери и бабушки. Да, малодушие, подлость, слабость – она ругала себя. Но не могла пересилить. Иногда, поначалу, когда мысли о той истории еще забредали в голову, и она не успевала выследить их и уничтожить, она думала, что предчувствовала все с самого начала. История, начавшаяся со знакомства в колдовскую ночь и первого поцелуя на бывшем кладбище – как еще она могла продолжится. Но уже в следующий миг Катерина заставляла себя забыть, не думать, не вспоминать.

Нельзя.

Она много лет жила с этим словом. Нельзя .

Все годы в университете она слыла темной лошадкой. Катерина (Катей она не представлялась, и никто ее так теперь не называл) была приветлива, и часто дружелюбно болтала с однокурсницами, засиживалась у них в общаге, раз в год на Рождество приглашала в гости к себе, в пропахшую одиночеством квартирку, выслушивала подробности их романов с ребятами с мехмата и юридического. Но сама ничем таким не делилась. И никто из однокурсниц, а обсуждали они это за спиной у нее довольно часто, не видел ее с кем-либо из мужчин ближе, чем в метре друг от друга. Но и синим чулком и девственницей никто из подруг ее почему-то не считал, хотя ни одна на эту тему с Катериной не заговаривала, даже в шутку. В ней чувствовалась какая-то внутренняя дистанция, не из заносчивости или пугливости, а от подмороженности. Как будто ее изнутри прихватил ранний ночной заморозок.

Потом за пятый курс у Катерины вдруг сменилось четверо парней. Она вела себя с ними страстно в кровати, но надменно и холодно в остальное время, и этим полностью поработила. Внимание со стороны мужского пола заставило ее почувствовать свою красоту, и она пользовалась ею так беззастенчиво, с ощущением полного на то права, что тут же прослыла роковой женщиной и стервой. Затем появился Петр.

Своему будущему мужу Катерина позволила себя завоевать. Ей было двадцать три, она с отличием закончила университет и была, пожалуй, даже чересчур взрослой женщиной для своего возраста. Петя к тому моменту имел высокий рост, темно-рыжие лохмы, бездну обаяния и собственный небольшой бизнес. Когда они познакомились в кафе, Катерина отмечала чей-то день рождения с подругами. Те успели втихую перессориться, деля шкуру неубитого медведя-Пети, а он взял да и принялся ухаживать за ней. Большой, скорее грузный, чем атлетичный, смешливый и точно знающий, что у жизни есть вкус. Этим, наверное, он ее и заинтересовал. В том, как Петя хохотал, чихал (так что содрогались стены и все присутствующие), как пел в ванной, как шинковал лук для шашлыка, как пригубливал с видом знатока вино, и как копался жирными пальцами в запеченных рыбьих головах, – во всем чувствовалась его влюбленность в жизнь.

Он свозил ее в два турпохода, на Алтай и на Байкал, где отпускал рыжую бороду и пел с друзьями у костра под треньканье гитары, а потом заботливо застегивал ее спальник, стараясь дышать в сторону и лихо стреляя по ней глазами. В Пете сочеталась грубоватая романтика, стабильность, практичность и удачливость. Последнюю было не разглядеть, но она отчетливо ощущалась во всем, что его окружало. В положенный срок она сдалась и вышла-таки за Петю замуж. Про мать жены он узнал только то, что она умерла, а про дом и Пряслень не знал вообще.

С появлением Мити их брак стал совершенно счастливым, потому что Катерина, наконец, оттаяла. Маленький рыжий мальчик, в чьих глазах она была богиней, для кого она затмевала солнце – как можно было сопротивляться?

Успешно складывалась карьера, ей даже стали завидовать. Было чему: муж, сын, отличная работа. Поездки заграницу дважды в год. Она и сама знала, что ей очень повезло, видно, часть удачи от Пети передалась и ей. Правда, сам он все чаще хмурился и жаловался, что она холодна, и скользит по эмоциям, не углубляясь. А как она могла углубляться, когда сил хватало только почитать книжку маленькому Мите перед сном. Она сломя голову бежала с работы, чтобы успеть уложить его спать. На «Спокойной ночи, малыши!» она, впрочем, никогда не успевала.

А вскоре после того, как Митя, этакий головастик с ранцем с и букетом гладиолусов наперевес, пошел в первый класс, Петр заявил Катерине:

– С тобой мне холодно. Ты как ледышка, ничего не чувствуешь.

– Я не чувствую, или это ты не чувствуешь, что я чувствую? – осторожно поинтересовалась она. Петя вздохнул:

– Вот видишь… Ты и тут вместо эмоций включила башку.

Он был несправедлив, но Катерина не стала спорить. Он просто ничего не знал о своей жене, но так бывает чаще, чем принято думать. И они тихо развелись, без выяснений отношений и битья посуды. Катерине даже показалось, что Петя этим разочарован. Наверное, он хотел, чтобы она боролась за брак, начала изображать из себя хранительницу очага или, на худой конец, разъяренную фурию, следила, не нашел ли он любовницу, на груди у которой отогревался. Катерина не стала этого делать. Она не грызла себя, не ходила к психологу и не плакалась подругам, потому что знала и забыла о своей жизни предостаточно. Докапываться до этого она не согласилась бы ни за какие коврижки. И хотя ей было грустно, что они развелись, что по вечерам больше нет рядом с ней уютного, основательного и миролюбивого Пети – уничтоженной она себя не чувствовала.