Наталия Терентьева - Маримба!

– Она меня так любит! У нее очень маленькая грудь!

– Расскажи это своим товарищам, – попросила я. – Что ты, с ума сошел? Зачем мне это знать?

Владик потом несколько раз за долгую жизнь, что я его знаю, предлагал мне встречаться. Грубо и безапелляционно. Никогда не признавался мне в любви. Не знаю, любил ли он меня в молодости… Надеюсь, что любил, а то очень обидно. Через всю жизнь тянется унизительным рефреном: «Переспи со мной, ну переспи со мной!»

Может, вообще его в гости не звать? С некоторым колебанием я все же посадила на стул маленького вязаного слоника.

– Будешь Владом! – сказала я слонику. – Тебя вязал Саня, мой партнер по театру, к которому у меня никогда не было никаких личных симпатий. И у него тоже ко мне. У него была и есть страшно ревнивая жена. Но ей не к чему было ревновать. Так случается, крайне редко, мы были просто коллегами и добрыми товарищами. Вот однажды Саня подарил мне на день рождения вязаную игрушку и сказал, что связал ее сам… Я была тронута, подумала: бывает иногда дружба без влюбленности… Саня – хороший актер, правильный, спокойный человек. Однажды на даче он пилил дерево электроножовкой и отрезал себе три пальца. Собрался с духом, поел борща, положил пальцы в пакет и поехал в больницу. Пальцы ему пришили. И он стал дальше жить, играть на сцене, вязать и пилить в свободное время. Друг ли мне Саня? Нет, конечно. Приглашать я его не буду. Но игрушку, которую он мне подарил, посажу.

– Так что вот, – повторила я Саниному слонику, – будешь – Владом.

Влад – очень понятный и даже приятный мне человек, с ним так весело переписываться в Интернете. Он мне слово, я ему – пять. Влад действует как катализатор на мой юмор, особенно, когда я его не вижу. Но только он время от времени опять берется предлагать мне интим. Не стесняется, не боится обидеть. Наверно, я сама слишком сильно обидела его в юности. Он даже шпалы грузил, его родители, рафинированные московские интеллектуалы, опасались за него и послали заняться изнуряющим физическим трудом, чтобы забыть о роковой красотке, которая его предала. Роковая красотка – это я, только я тогда об этом не знала. Если бы Влад предложил мне любовь – не тогда, в двадцать два года, когда я ничему не знала цену, а сейчас, или десять лет назад, или пятнадцать, когда я рассталась с Данилевским… Не знаю, что бы я сказала. Но у него любви больше нет, и он предлагает только то, что есть. А я хочу в комплекте. С нежностью, с верностью, с душевными переживаниями…

Я щелкнула слоника по носу.

– Ты очень глупый, Влад. Или это я очень глупая? Верю в любовь, в то, что она где-то есть, пусть не здесь, пусть не у меня… Вот пусть у Сани с его ревнивой женой, еще у кого-то. Мне человек предлагает дело, понятное, простое, радостное. А я…

А я пишу сказки. В сказках моих – такие прекрасные мужчины… С такими хорошими профессиями, благородные… Нет, есть негодяи, конечно, но с ними героиня расстается, потом страдает и встречает Его… После выхода каждой книжки некоторые знакомые меня спрашивали: «Ну что… Все у тебя с ним хорошо?» – «С кем?» – уже не сильно удивлялась я. «Ну, с этим, с космонавтом…» Я никогда не знала – отвечать ли правду, говорить, что я пока грущу о Данилевском, как и грустила, и никакого космонавта еще не встретила. Или не разочаровывать знакомых, сказать: «Да, все хорошо!» Чаще я так и поступала. Ведь у меня и правда было все хорошо. Только не с космонавтом или с сердечным и начитанным милиционером. У меня просто было все хорошо. Росла Катька. Рядом был Данилевский, живой-здоровый. Ну и ладно, что не со мной. Больно только в первые пять лет, потом нормально, привыкаешь. И начинаешь ценить свободу. И человеческую составляющую отношений. Потому что пока есть любовь – нормальная, настоящая, со встречами-расставаниями-прощениями-признаниями, человеческое как-то потопляется в буре страстей. А в послесловии – иногда, не у всех, бывает человеческое. Для этого не обязательно жить вместе. Даже лучше наоборот. Жить на свободе и радоваться – редким человеческим встречам.

Сказки… Мои сказки… Сказочные мужчины… А в жизни – разве не было рядом прекрасных мужчин? Как же, как же. Во-первых, сам Данилевский. Да и Влад – талантливый, порядочный, трудолюбивый, просто не мой человек. И не стоит упрекать мальчика из интеллигентной московской семьи, грузившего когда-то из-за меня шпалы по ночам, в том, что его любви не хватило на всю жизнь.

Потом, кто еще из прекрасных… Народный артист. Которого не только называть по имени нельзя, но и даже описывать, такой он сейчас знаменитый. Народный-пренародный. Известный и успешный, всеми любимый. Когда я у него училась, все девочки на курсе были от него без ума. Или мне так казалось, потому что любила его прежде всего я. Не очень долго, года три, но просто отчаянно. Нет, никаких опрометчивых поступков я не совершала. Но влюбленность во взрослого, очень взрослого человека так мешала смотреть на сверстников. Сейчас он… не стар, нет, он бодр, энергичен, успешен, прекрасно выглядит… Просто в солидном, серьезном возрасте. И я понимаю, как он был прав, что не подпускал к себе влюбленных студенток. Ведь и тогда, много лет назад, тем, кто подходил слишком близко, была ясна не слишком выигрышная для него огромная разница в летах.

Посажу вместо народного большого задумчивого льва. Когда-то Катька играла с ним, как с лошадкой, потом – как с большой собакой, поскольку у нее собаки не было ни большой, ни маленькой. Когда Катька подросла и мы постепенно стали убирать лишние игрушки, я хотела потихоньку выбросить и льва. Но неожиданно Катька запротестовала, и лев занял почетное место в углу ее комнаты. Любой появляющийся у нас в гостях маленький ребенок сразу же бежит ко льву и, погладив его, садится, как на лошадку.

Какое это отношение имеет к народному? Имеет. Есть какое-то место в душе, где глубоко спрятаны разные теплые чувства, которых уже нет, но они были. Катька ведь не играет больше со львом, а я не звоню народному. Все хочу сходить на его спектакль, похвастаться Катькой, да никак не соберусь, боюсь взаимного разочарования, наверно. Лет прошло прилично с тех пор, когда каждое слово, каждая шутка его вызывала невероятный восторг в моей душе, так же, как крупная фигура, благородная осанка, приятнейший голос, умный ироничный взгляд… Он чуть неправильно произносил мою фамилию, она звучала неожиданно мягко, в этом была какая-то наша тайна, он понимал обо мне то, чего не понимали остальные.

Я прикинула, не положить ли мне теннисные мячики вместо эпизодических увлечений – мужчин, в которых я была влюблена недели по две, скажем. У нас как раз найдется мячиков восемь-десять, белые, желтые. Уместятся на одном стуле. Но не стала. Тем более что мужчин я выбирала только белых. Ни желтых, ни черных, ни красных не было. Когда-то мне нравился месяц или два знакомый актер, у которого была китайская фамилия, пышные, черные как смоль волосы и что-то очень необычное в лице, потому что у него был дедушка китаец. Но актер был белый, совершенный европеоид и… и ничего от того легкого чувства у меня не осталось. Эпизодических персонажей я в гости звать не стала, даже в качестве мячиков.