Татьяна Москвина - Жизнь советской девушки

Конечно, выручали комиссионные магазины, куда сдавали самовяз-самошит, заграничные тряпки и подделки под заграницу – народ же изворачивался как мог, были исправные контрабандисты – моряки и лётчики, кипела Одесса с Грузией и Азербайджаном, где всегда что-то клепали артельно и безостановочно. Какие-нибудь "туфли на платформе" или вдруг входившие в бешеную стихийную моду дамские кофточки из тонкого трикотажа с пышными рукавами. Но вообще модниц было мало, и одевались мы в печальной своей массе ужасно. Таскали по многу лет одно и то же, и ни у кого не вызывало удивления, что женщина имеет, к примеру, два платья. Ну правильно, одно на работу, другое в гости и в театр. "А ты что, хочешь, чтоб у тебя была тысяча платьев, как у Екатерины?" – насмешливо спрашивала бабушка Антонина, почему-то свято убеждённая в этой мифической тысяче платьев покойной императрицы. Понятно, с каким сладострастием девочки рисовали наряды для своих бумажных куколок. Мечтать было не запрещено.

Абсолютной загадкой являлось то, за кого и как выходить замуж. Родители 50–60-х демонстративно устранили всякое о том попечение. Всё, что придумала по этой части бедная мещанская мудрость и здравый народный смысл, – всё, всё было похерено. Неизвестно как, неведомо за кого и когда, полная тьма, и только знай себе крути головой – как, как там оно бывает у людей? Замужество было полностью отдано на откуп власти случая, поэтому большинство браков заключалось по месту учёбы или работы, которые давали хоть какой-то шанс разглядеть и узнать человека.

Напрочь истребили идею "приданого" – какое ж приданое при социализме, когда от каждого по способностям, каждому по труду. А это был мощный регулятор обыденности, которую никогда и никаким образом преодолеть до Страшного суда никому не удастся, если уж не удалось столько веков. В одних культурах собственность даётся за мальчиком, в других – за девочкой, но в любом случае семья имеет стартовый капитал, да хотя бы постельного белья, ложек и тарелок. Разумеется, люди как-то обустраивались – скажем, родители брачующихся скидывались на свадьбу и на какое-то обзаведение, и гости на свадьбе тоже понимали, что должны нести не символические, а настоящие подарки. Но прочного ничего не было. Идею, что, если родилась девочка, надо копить приданое, выдуло революционными ветрами. В революции есть своё дьявольское обаяние, но ведь к 50-м-то годам ясно очертилась невозможность построения коммунизма в одной стране, в другой стране, в никакой стране, так вот бы и свернуть с ложной дороги, как, собственно, и предлагал тихий друг человека А. Н. Косыгин, нарезая народу хоть по шесть соток этой злосчастной земли, чтоб безумцы и дети безумцев ползали по ней на коленках, сажая полезные корнеплоды и заодно вымаливая прощение.

Ан нет. Тут подоспели "рождённые в года глухие", зачатые в 34–39-м годах (кстати, в огромном количестве), – романтики, поэты, певцы, режиссёры, бумагомараки, протобестии, "шестидесятники" – они бросились реставрировать утопию, и дело пошло красиво и с ветерком. Не то что накапливать имущество – говорить об имуществе стало моветоном, что, конечно, не помешало самим вождям-шестидесятникам очень недурно устроиться в жизни. Утопия – она же всегда для других пишется.

Настоящих обывателей никакой утопией не испугаешь, и люди устраивались потихоньку, но молодую интеллигенцию они обманули (если невольно – то огонёк в аду будет для них послабже). Поманили "ленинскими нормами социализма" и бросили. Да пусть ваш Ленин вообще бы ничего не ел и не пил, какое мне дело? Пусть, кто хочет, сидит в келье под елью, спасается в пустыне, ходит в рубище, раздаёт имущество и бросает ключи от хозяйства в колодец. Что вы вечно нависаете со своими галлюцинациями над человеком, которому, если повезёт/не повезёт и рок не скосит его в молодости, придётся болеть, стареть и умирать? Я сама лишена настоящего инстинкта собственности и отлично бы прожила в келье, но считаю, что воевать против маленького честного имущества (у подавляющего большинства людей оно таково) – бесчеловечно.

так тревожилось чудовище Маяковский, и тревожилось не напрасно: коммунизм был побит именно канарейками, то есть мечта об уютном и комфортном быте поборола нежизнеспособную и отвратительную утопию. «Скорее голову канарейкам сверните!» (гаркнул – и айда в Париж, Лиличке покупать духи и перчаточки; всегда писала список, и он исправно возил).

Я целиком на стороне Михаила Булгакова, утверждавшего неотъемлемое право человека на достаток: скажем, на удобную квартиру и добротные вещи. А платоновские святые идиоты-нестяжатели – по-моему, чистый кошмар. И я за приданое – это рационально и благоразумно. Разве жениться на "приданом" так уж и более аморально, чем по безмозглому влечению? А может, дело не в том, почему те или иные граждане поженились – но в том, как они ведут себя в браке?

И вот, стою я перед вами…

Бесприданница, получившая хорошее (действительно хорошее и бесплатное) образование, но никак и никем не приспособленная к тому, чтоб быть женой и матерью. (Я уж не говорю любовницей – это вообще что-то из марсианской жизни.) Кое-как одетая бабушкой-рукодельницей и отечественной лёгкой промышленностью. Из косметики: тени для век голубые, тушь для ресниц чёрная (нечто похожее на гуталин; чтоб она размокла и мазалась на ресницы, в коробочку плюют и растирают). Духи мне неизвестны. Из здоровых мещанских глубин, населённых моими предками, ко мне просочились два умения (и как они меня выручили!) – готовить и вязать.

При этом я исправный женский организм. Обыкновенное женское началось рано, в одиннадцать лет, когда я была одна в квартире и решила, что, наверное, умираю от неизвестных причин (никто не рассказал, не предупредил). Поскольку я не могла, подобно иным библейским персонажам, "во дни нечистоты" возлежать в шатре, это самое обыкновенное женское всегда было некстати, длилось не три дня, а пять минимум, сопровождалось болью, доставляло множество гигиенических хлопот и воспринималось как досадная помеха жизни, хотя жизнью-то и было…

Я так думаю, счастливых билетов в этом раскладе для меня не предполагалось. Женщин много ("на десять девчонок по статистике девять ребят", грустно поёт Мария Пахоменко), они легкодоступны, цены своей не знают и не осознают, их честь (какую ещё там честь?!) никто не защищает, ни отцы, ни братья, лишь Уголовный кодекс (но это в случае изнасилования). Регламентирован только брак – но крепость брака обязательна только для начальников, особенно партийных. Заставляют жениться разве в очагах архаических нравов, в тех деревнях, где сохранились ретроотцы, которые за дочь могут сильно пришибить. В городах нравы свободные, и женщины крепко заморочены обновлённой советской утопией, согласно которой порядочная женщина, вступив в половую связь с мужчиной по доброй воле, не имеет никаких прав ни на что. Иски по установлению отцовства единичны – в основном суды завалены требованиями по взысканию алиментов, поскольку русские послевоенные мужчины (позор человечества) не платят даже законным детям.