Андрей Битов - Путешествие из России

Отказ журналов, оказалось, объяснялся проще, чем «несоцреалистичность» или антисоветскость текста. Повесть была задержана на границе у французской славистки, вместе с рукописями Владимира Марамзина, и за это попала в черный список, даже не за содержание. Что и разъяснил мне редактор журнала «Памир», куда я, отчаявшись, пытался пристроить напоследок «Нашего человека…»: черный список, рассылаемый цензурой, составляется по названиям. Следовательно, сообразил я, надо поменять название! – и украл сам у себя сокровенное название неоконченного романа «Азарт». Содержание соответствовало названию.

Озаглавленный «Азарт, или Изнанка путешествия», текст проскочил в журнале «Дружба народов», где как «Наш человек…» был уже однажды отклонен. Текст пострадал от редактуры, несшей в ту пору и функции цензуры, но сам факт публикации в журнале позволял мне включить его в книгу «Семь путешествий», готовившуюся в том же 1976 году, возможно, и в более чуткой редакции… Но! Ровно накануне подписания номера журнала в печать меня настигает звонок из редакции: к вам есть вопросы у цензора… зайдите. Ну, думаю, попался хитрец!

Ни разу в жизни не видел я живого цензора… они скрывались в таинственном слове ЛИТ, как в бункере, с ними могли контактировать лишь редакторы. Не без трепета шел я на это свидание, предвидя разоблачение… оказалась нестрашная молодая женщина с университетским значком в петлице более страшного костюма. И она не собиралась разоблачить, что я подсовываю запрещенную рукопись под новым названием… ее интересовало, откуда я взял эпиграфы. Три из них были мною придуманы, и я подумал, что жаль, конечно, но ими можно и пожертвовать. На остальные я мог указать вполне официальный источник. «Значит, только эти придуманы? Вы гарантируете?» – «А что, нельзя выдуманный эпиграф?» – спросил я просто так. «Почему же… можно, – сказала она. – Главное, чтобы вы не приписали свои слова подлинному лицу». Ах, вот оно что… но источники у меня были тоже вымышленные, и это ее удовлетворило. Так я ничего не потерпел от цензора, а был лишь поражен уровнем ее интеллигентности.

Все обошлось максимально хорошо, а все равно жанр путешествия, столь уже освоенный мною, на этом прекратился. В «Нашем человеке…» я его проиграл, как те командировочные у прообраза современного лохотронщика.

Слишком мне понравился обман. Азия кончилась, империя кончилась, «подбрюшье» опало: Узбекистан и Таджикистан теперь заграница. Азарт пропал, и осталась одна лишь обоснованная ревность.

Все отдельные законченные в разных жанрах тексты начинали сливаться и переплетаться, то есть, так или иначе, продолжать друг друга, вырастая в нечто большее. Автор уже углубился в «Империю», не прозревая общего замысла, не догадываясь, что первая фраза ее уже написана в 1960 году: «Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь…»

Это подсознание само собою прописалось именно в «Грузинском альбоме» как окончательном путешествии: грузинские листы в нем чередуются с русскими. Кроме того, что Грузия исконно близка русскому сердцу, кроме того, что автор оказался крещенным в грузинской православной церкви, это еще означает, что автор так и не выбрался из России: «…но этот берег был вчера завоеван – я все еще находился в России» (Пушкин. «Путешествие в Арзрум»).

Сегодня, восстанавливая в памяти историю публикаций во времена застоя, могу только удивляться неунывности своего хитроумия. Случай с «Пушкинским домом» документализирован в своеобразной хронике Э. Хаппененна «Роман-призрак». Не менее прихотливо и накопление глав «Грузинского альбома».

Началось с русских глав (1970), затем пошли грузинские. Ни те ни другие не ведали, что они из одной книги. Потом они рождались в произвольной очередности, но автор уже знал, что принадлежат они единой книге.

Печатались эти главы в куда более вынужденной последовательности, то в «Авроре», то в «Студенческом меридиане», то в «Дружбе народов», то в «Метрополе», то в «Литературной Грузии» с 1972 по 1985 год.

Книга должна была выйти в издательстве «Мерани» еще в 1984 году: Оруэлл, Амальрик, Черненко, возвращение брата Олега, «Ожидание обезьян» – год, в который уперся не только мой «Грузинский альбом».

Со дня на день я ждал, что книга наконец уйдет в печать.

И снится мне сон.

Будто я в Тбилиси, в том же «Мерани», и опять интересуюсь, когда же, когда же наконец книга выйдет. Моя интеллигентнейшая редакторша заверяет меня, что все теперь в порядке, книга подписана в печать, что чисто производственная задержка. Она честнейшая женщина, опасавшаяся лишь рассказа «Похороны доктора» (по-видимому, из-за еврейской темы), потупляет взор и смущается, как люди, не умеющие врать. Мои подозрения растут, я наседаю, и она сдается: дело в том, что тираж уже отпечатан, но перепутали обложки. Смех и грех: в мою русскую обложку переплели грузинского поэта (не волнуйтесь, хорошего), а мою русскую прозу переплели в его обложку. Что немудрено, если издательство в Тбилиси, набор в Симферополе, а типография в Кутаиси. О Грузия! О Империя! Я – доволен.

Но сон оказывается в руку. Год уже 1986-й, когда книжка наконец выходит. Внимательный книжник способен выведать достаточно из выходных данных, еще старательно, по-советски, пропечатанных в книге, даже может разглядеть, как цифры 1986 перебиты на 1985. Обложки, правда, не были перепутаны, но зато оказались перепутаны копейки, в чем и была последняя задержка. Дело в том, что на книгах на грузинском языке рубль и копейка обозначались по-грузински, а на книгах на русском – по-русски. И вот, на всех сорока тысячах экземпляров (советские тиражи! и цена 95 коп.) «Грузинского альбома» стояла грузинская копейка! И это был уже не художественный, не идеологический, а настоящий брак.

Были испробованы все способы выхода из положения: стереть грузинскую и надпечатать русскую коп., просто стереть и оставить 95 или оставить как есть по-грузински. Или еще – запечатать черным квадратиком а-ля Малевич.

В жизни у меня не было и не будет более долгожданной и неожиданной, более живой книжки! Она – шевелилась: ни одного одинакового экземпляра! На это даже Россия не способна – только Грузия – счастье! Кроме того, что у меня в коллекции есть и грузинская копейка, и русская, и просто 95 не то центов, не то пфеннигов, основной тираж был-таки запечатан черными квадратиками Малевича. Но сами посудите, не трудно вообразить… этого утреннего небритого кутаисца, которому поручили эту срочную работу, и он шлепает этот черный штампик уже не глядя, на каждый из сорока тысяч экземпляров! Печать начинает ложиться на все предположимые уголки книги. Я люблю эту жертву русской литературы. Стоило скупить весь тираж, тем более что то была первая книга в моем собственном дизайне под псевдонимом Резо Габриадзе.