Анатолий Михайлов - У нас в саду жулики (сборник)

– Ты, – говорит, – меня осрамил.

И когда еще первый раз женился, тоже всех огорчал.

Придем, например, в кафе, и «моей медовой» за меня приходится краснеть. Сунут меню, а я почему-то вдруг испугался. Сижу и, как пристукнутый, озираюсь. И чтобы сохранить семью, мама меня даже пыталась сдать санитарам.

И Лена тоже не всегда мною довольна.

– Вот, – говорю, – послушай… – и давай ее допекать своей прозой.

– Ты, – говорит, – отстал от жизни. Ну, кому интересны твои шнурки?

Но разве я виноват, что они у меня все время развязываются.

И только одна дочь меня иногда понимала. Когда ей было года два.

И вот теперь Нью-Йорк.

2

Я приготовил пятерку и запихнул ее в нагрудный карман. А из другого – торчит носовой платок. Для солидности. Когда выходишь в люди, то почему-то всегда шмыгаешь носом. И вся пятерка – по доллару – отстегивать неграм. А если проскочил – то на сдачу клиентам.

И главное – чтобы карман был не задний. И лучше вообще не в штанах. А когда в штанах, то полезешь – и сразу же догадаются. Что пистолет. И могут пристрелить.

Меня, правда, полицейский уже успел вчера обшмонать. Что-то ему в моих штанах не понравилось. И даже не извинился.

Был бы хоть негр, тогда еще понятно. Так нет же: такой конопатый.

И Мишка, когда я ему похвалился, сказал, что я мудак. И он бы на моем месте подал бы на полицейского в суд.

И так раздухарился.

– Это, – кричит, – вам, суки, не Куба!

А слово «негр», оказывается, вообще нельзя произносить. И негров здесь все называют кочегарами.

Мне тут один как-то на набережной попался. И вокруг никого.

Ну, думаю, хана. Наверно, задушит.

Эдик Дворкин мне еще в Питере предсказывал. Что в лучшем случае изнасилует.

Если, смеется, повезет. Так что, говорит, будь готов.

А сам уже своего голоса и не слышу. Наверно, шепчу.

– Ай эм… – лепечу, – рашен…

Подумал и еще зачем-то добавил – «райтер». Уж «райтера», по крайней мере, не застрелит.

А он на меня так жизнерадостно уставился. Скорее, даже не шкаф, а целый комод.

И вдруг как заорет:

– Рашен… х..!!!

Выпалил и сразил меня наповал. И чуть ли не пустился в пляс от хохота.

Я думаю, бас Поля Робсона ему не годится и в подметки.

3

– А сейчас для нашей дорогой Ривы… (и после торжественной паузы) «Друзья… купите папиросы!!!»

Как будто где-нибудь в Ялте или в Новом Афоне. После «столовой номер два».

А вот и первые цветочки – у меня здесь уже конкурент. С корзиной в руке и с бантиком на затылке. Поставит корзину на стул и, демонстрируя «эмблему печали», вышибает слезу.

И если танцуешь, то очень удобно: в одной руке спина, а в другой – георгин. Пристроил на плечо подбородок и нюхаешь. А если уже за столом – воткнул в салфетницу букет – и пожалуйста. Натюрморт.

А у меня вместо корзины сумка. Висит на боку, как у почтальона. А передвинуть на живот – и вылитый кондуктор.

4

Так размечтался – и книжка в руке почему-то всего одна. А было три.

И кто-то трогает меня за локоть.

– У вас, – показывает, – что-то упало.

Седой. И я успеваю отметить медаль «За отвагу».

– Сенк ю… – и как будто отвешиваю поклон, – сенк ю, – говорю, – вери мач…

И, покамест наклонялся, сумка вместе со мной тоже пошла на вираж. И все остальные книжки посыпались.

Но ведь это же не «кочегар» – придется переводить обратно.

– Большое, – и поворачиваю с корточек голову, – большое спасибо…

Но надо мной почему-то совсем другой. Теперь уже с орденом Ленина. Какая-то Красная площадь.

А я все еще на полу. Все ползаю и собираю свои труды…

5

Ведущий вдруг объявляет:

– Дорогие друзья, сегодня исполняется сорок семь лет…

Все ясно: День Победы. И сейчас начнется трескотня.

Но День Победы оборачивается каким-то подозрительным ликованием: сегодня сорок седьмая годовщина образования Государства Израиль.

Но почему же тогда ордена? И даже Герой Советского Союза!

Я думал, что у них все отобрали. Ну, как у Сахарова. Или у генерала Григоренко.

А рядом с Героем с его половины сыплется песок. И тоже вся грудь в орденах. Но попадаются и помоложе. И эти уже в декольте. Одна так вообще с косичками, и не хватает пионерского галстука.

Ведущий закончил свое поздравление, и все разразились аплодисментами. Потом повалили к столам.

Я поднимаюсь по ступенькам и, остановившись, облокачиваюсь на перила.

Выстроенные в шеренги графины уходят в глубину зала. И не видно конца. И на втором этаже все те же самые шеренги.

Администратор делает мне замечание.

– Здесь, – улыбается, – стоять не положено. Спуститесь, – предлагает, – вниз. Или поднимитесь наверх.

– Да, да… конечно… – и тоже ему в ответ улыбаюсь. – Извините… Я, – говорю, – этого не знал.

Вообще-то их два: один внизу, а другой наверху. И оба в одинаковых костюмах. И на белых рубашках у каждого по черному «кис-кису».

Вышибала торчит возле входа. А эти расхаживают по этажам. Сеня и Юра. Или наоборот.

Хотел им принести каждому по бутылке. Но Ромка меня удержал.

– Это тебе, – смеется, – не Совок.

И тогда я им надписал каждому по книжке. Сначала Сене. А потом и Юре. Или наоборот. И теперь они меня пускают.

А в России надо было бы каждому ставить: и вышибале, и администраторам. И каждый раз по новой. И если не поставил – возьмут да и не узнают. А ты, спросят, вообще-то кто такой? И могут еще и потребовать процент. Смотря какая выручка. У нас с этим делом строго.

Зато на Родине. И никуда не нужно лететь.

Потом-то, конечно, накнокал, когда здесь у них мой звездный час: все уже наплясались, но еще не успели нажраться; а самая малина – под занавес: еще тянет на подвиги, но уже заплетается язык.

Ну, а сейчас я им опять тут всем мешаю. То мешал танцевать. А теперь мешаю рассаживаться.

Все. Наконец-то, уселись. И можно начинать.

Я говорю:

– Здравствуйте. Я приехал из России…

Но почему-то не слышно овации. Может, подумали, тамада, и решили не перебивать.

(Эта паскуда из «Нового русского слова» мне потом тоже особо не рукоплескала. Когда я к ней приперся со своими «самопалами».

– Здесь, – ухмыляется, – все приехали из России.

– Вот, – говорю, – полчемодана уже реализовал. Прямо на Брайтоне.

– Что ж, – говорит, – поздравляю… – и, по-моему, даже как-то обрадовалась. – Это, – улыбается, – большое достижение.

Еще, падла, острит.

Сначала и не хотела разговаривать. Прежде чем мозолить ей глаза, надо было сперва позвонить.

– Вы, – говорит, – что, свалились с луны?

Оказывается, главный редактор. Еще похлеще, чем в каком-нибудь «Нашем современнике».)

– А это, – показываю, – мои книги. И я их сам написал.

Как будто это не книги, а какие-нибудь гладиолусы. Или незабудки. И я их сам вырастил.