Анатолий Михайлов - У нас в саду жулики (сборник)

– Слышал, – смеюсь, – что у него папа юрист.

– Папа югист… – и почему-то опять насупился. – Сам ты, – говорит, – папа югист…

И, вытащив из кармана платок, тщательно протирает каждое стекло.

Да если я хочу знать, то у него на Западной Украине тоже свои люди. И все об этом сыне юриста раскопали. И он даже готов со мной поспорить, что я ему сейчас просто не поверю. А мой хваленый Жириновский на самом деле – прямой потомок Богдана Хмельницкого.

– Чего ж тут, – улыбаюсь, – удивительного. Этого, – говорю, – и следовало ожидать.

И опять почему-то нахмурился.

– Такой же, – говорит, – как и ты. – И снова нацеливает на меня дула очков.

Обманывает и русских, и евреев. И хочет утопить русский народ в еврейской крови. А Кашпировский ему собирает на водку.

И все у них по плану: сначала водка подешевеет – и русский народ окончательно сопьется. А потом – наоборот – подорожает – и начнется гражданская война. И все будущие Ойстрахи пойдут на пирожки.

И «этого афегиста» сюда к ним недавно «забгасывали».

И вот ведь какая падла: «загипнотизигует бедных стагичков» – и «наши дугаки» несут ему «свою последнюю копейку».

Они здесь даже собрали совет старейшин и написали Никите Сергеевичу коллективное письмо.

– Жалко, – говорит, – что нету Сталина. Он бы, – вздыхает, – не допустил.

Не допустил бы такого «безобгазия».

Потом вдруг опять как-то неожиданно помрачнел и опять давай мне грозить указательным пальцем. И все никак не может слезть со своего «татагина».

– Ты, – говорит, – смотги… Делаем тебе последнее пгедупгеждение!

Осваивая очередной ресторан, я свои книжки дарю, как правило, только хозяину. Или, в отсутствие хозяина, администраторам. Бывает, и вышибале, если, конечно, такой имеется. А тут решил тряхнуть мошной и надписал их сразу всем. Сначала хозяину, а потом и ребятам-официантам.

И хозяин меня сразу же зауважал. И даже еще сильнее, чем Буба. И когда, завершая маршрут, я отмечаюсь в своей последней пищеточке, то всегда со мной здоровается за руку.

И что мне больше всего у них нравится – никто здесь не поет. Не отвлекает от моей работы.

Иной раз возвращаешься – и сплошные «мертвые души».

У Бубы – американцы. У Еси-Боксера – свадьба. Ну, а у Сени с Юрой на буднях всегда полный штиль.

А здесь даже и американцы не страшны: ребята им про меня что-нибудь вякнут – глядишь, и уже надписываю – Биллу или какому-нибудь Джону. И чтобы обязательно по-русски.

– Ол райт, – улыбаются, – рашен… Горбачев!

А если наши евреи, бывает иногда, что приглашают меня за стол, и я вместе с ними тоже гуляю – как пошутил когда-то мой друг Валя Лукьянов – «на всю Ивановскую». Так что я у них теперь вроде «сына полка». И вот в такой удивительный кабак меня Димон и затащил.

Наверно, просто вышел отлить. Еще и несколько раз пернул. И, как всегда под субботу, все уже вдрабадан.

Обычно чуть ли не до утра все горлопанят да шарахаются. А тут как-то неожиданно рано затихли. Жара. И всех, кого где разморило, там и зафиксировало. Кого на лавочке, а кого в палисаднике под столом.

А я после Сени с Юрой выкупался в океане. Поставишь ногу в песок – и как будто кто-то щекочет. Оказывается, крабы. Срубил четыре банана и уже собрался «давить клопа». И вдруг Димон. Выползает из своего подвала.

– Я, – говорит, – хочу тебя, Толян, угостить кальмарами. И салатом «Оливье».

– Да я, – улыбаюсь, – Дима, вообще-то уже поужинал… ты знаешь… сегодня не выспался…

И демонстративно зеваю.

Но Димона голыми руками не возьмешь.

– Ну, че ты… – говорит, – б. дь… как неродной… ведь мы же с тобой москвичи… пойдем… в натуре… посидим… – и, вытащив кошелек, засовывает его обратно за пазуху.

А пузо – как будто несет на подносе холодец. И каждая штанина – как флаги на башнях.

– И потом, – говорю, – я же не одет… еще не пустят… – и киваю на свои тренировочные с майкой.

– Да, – машет рукой, – х…ня. Со мной, – улыбается, – пустят…

И мы с ним уже сворачиваем на Кони-Айленд…

С Димоном вообще-то не шути. Попробуй-ка, потяни такую махину. Два этажа и на каждом, наверно, штук десять матрасов. И на каждом матрасе – по рылу…

А настоящий владелец – Гарик. Откуда-то из-под Гомеля. Румяный такой парубок. И всегда при нем волкодав. И плетка. Для воспитательной работы.

Ну, вылитый дядя Вася из моей «Коммунальной хроники». Только помоложе и помордастее.

Я даже сначала вздрогнул. Такие вот у них здесь на Брайтоне «гарики на каждый день».

Увидит меня и так добродушно лыбится:

– Ну, что, писатель… и обо мне тоже напишешь?

– Вообще-то, – улыбаюсь, – попробую…

Волкодав, хотя на вид и мужественный, но в присутствии Гарика ведет себя не совсем прилично. Не успеет еще Гарик посмотреть на плетку – и тут же скулеж.

А когда проверяет холодильник, со своим четвероногим другом – как будто комиссия из ЖЭКа. А в холодильнике уже глыбы льда.

Или засорили туалет.

И все Димона отчитывает.

– Что же ты… – и поигрывает своей плеткой, – что же ты, б. дь, не следишь?

Сначала душ. Потом горячую воду. Холодную, правда, еще оставил. Не помешало бы и заколотить туалет. И если по-маленькому, то не страшно: можно ходить и во двор. Но если по-большому, то лучше не светиться. Все-таки не Россия.

Зато телефон – уже с первого дня соединяет в одном направлении. Только сюда. Ну, а с апреля тем, кто прибывает, предлагает одни подматрасники. И так, говорит, тепло. А кому нужен матрас – пожалуйста: каждую среду в ночь на четверг весь город выносит гарбич. Так что матрасов здесь завались. Главное – это не хлопать ушами. Иногда, правда, в подтеках и в пятнах. Но ведь и мы тоже «не графья».

И Димон меня даже пристыдил:

– Что же ты, Толян, захотел – за какую-то сраную пятерку тебе подавай и простыни с наволочкой… А может, – смеется, – еще и чашечку кофэ… с бабой на блюдечке… Парни, вон, приехали в ноябре и спали вообще на полу… И ничего. Не жалуются.

Зато 11 июня Димон мне преподнес подарок. Моей дочери исполнилось тридцать лет, и я разговаривал по телефону с Москвой. Правда, совсем не из ночлежки.

Я думал, что Димон пошутил, а он их уже давно, оказывается, вынес. Эти самые «квотеры». Двадцать пять штук. Их у него в запасе целое ведро.

Димон, когда еще только сюда приехал, то поставил рекорд: разговаривал с Москвой четыре с половиной часа подряд. Уже, смеется, и говорить-то не о чем, но как-то трудно отказаться. Мать, вспоминает, на другом конце провода даже упала в обморок. А вообще Димон мечтает сгонять на Ямайку; тут, объясняет, совсем под боком, можно сказать, еще один штат. Недавно он видел проспект – ну, просто атас. А путевка – всего шестьсот пятьдесят баксов; и триста еще дорога; ну, ладно, пускай даже штука.