Зоя Грэй - Эдичка

Мне она не понравилась сразу. Она стояла, возвышаясь надо мной всем своим чуть ли не двухметровым ростом. Ноги ее в длинных замшевых сапогах уходили куда-то в небо или, по словам папы, росли прямо от шеи, и все это завершалось маленькой черной юбочкой. Я сразу вспомнил, как моя русская бабушка Варя говорила об этой моде со своей подругой детства тетей Леной по телефону. Бабушка Варя тогда сказала, что если внизу кое-что прикрыто, то наверху уж точно все голое. Это был как раз тот самый случай. Наверху на ней был только черный лифчик и коротенькая черная кожаная курточка. Нам с Борькой – это мой верный друг и моя любимая собака – хорошо был виден ее голый смуглый живот и очень аккуратный пупок, в котором сверкал бриллиант.

Папа сказал, что это Маргарита и она пришла насчет реферата.

«Странно, – подумал я, – почему-то к моему папе насчет реферата всегда ходят блондинки с длинными ногами и почти без одежды».

Никогда в нашем доме не появлялись толстенькие и коротенькие девушки в длинных юбках, хотя в городе я таких вижу часто. У них, должно быть, с рефератами все в порядке.

Маргарита наклонилась ко мне, фальшиво улыбаясь алыми губами и выставив напоказ свои слишком уж белые зубы, и тут я увидел еще один бриллиант, уже в носу.

«К чему это бриллианты в носу и в пупке? – подумал я. – Моя мама тоже любит бриллианты, но у нее они только в ушах и на пальцах».

– Ой, какой очаровательный червячок! – воскликнула Маргарита и потрепала меня по голове, чего я не люблю чрезвычайно.

И тут я увидел ее ногти, они были одного цвета с губами. Я прямо оторопел от изумления!

«Разве могут у нормального человека вырасти такие ногти? Наверное, она ведьма», – решил я и сразу вспомнил все сказки о ведьмах, которые мне читала моя русская бабушка Варя.

Я тут же стал называть ее про себя Алые Ногти.

После такого ужасного приветствия она вообще перестала обращать на меня внимание, а на Борьку, нашего западного высокогорного белого шотландского терьера, даже не взглянула. Борькой назвала его моя мама в честь президента своей страны Бориса Ельцина, потому что, как она говорила, когда тот был еще щенком, то очень походил на пьяного президента. Моя бабушка Варя при этом сказала, что слишком много чести для президента, он, мол, не заслужил, чтобы его именем называли вполне приличного шотландского пса-аристократа, который по родословной был герцогом и имя которого было Макбет Третий. Но мама настояла на своем. Вот так Макбет стал просто Борькой.

Борька в этот момент вполне дружелюбно здоровался с Маргаритой, приветливо махая хвостом, как и полагается воспитанной собаке. Я посмотрел на папу, ожидая увидеть осуждение в его взгляде за ужасное поведение Алых Ногтей – такие взгляды он кидает на меня, когда я плохо себя веду, – но папин взгляд поразил меня: он смотрел на ноги Алых Ногтей и больше, по-моему, ничего не видел.

– Ну так что, Джордж? – спросила Алые Ногти.

Папа вздрогнул и произнес почему-то тихо:

– Видишь, Маргарита, какой у меня сын!

Прозвучало это с заметной гордостью, но Маргарита не обратила на папину реплику никакого внимания, она повернулась и пошла в сторону гостиной, всем своим видом показывая, что всякие там дети и собаки ее совершенно не интересуют. Папа же вместо того, чтобы сделать Маргарите замечание, просто уставился ей вслед и замолк. Мы с Борькой посмотрели друг на друга и поняли, что положение складывается очень серьезное. Раньше папа так себя никогда не вел. С прочими студентками, приходившими насчет реферата, он всегда шутил, предлагал им чай и разрешал мне играть рядом в какую-нибудь тихую игру или смотреть в наушниках по телевизору мультики. Мы с Борькой очень любим мультики, особенно про котов.

На этот раз папа выглядел каким-то потерянным и послушно плелся за Алыми Ногтями в гостиную, шепча при этом до странности низким голосом, похожим на мурлыкание бабушкиного кота Мурзика, которого Борька люто, хотя и заочно, ненавидел:

– Мартини, Джин?

«Что это с ним?» – испугался я. Он же сказал, что ее зовут Маргарита.

Выглядел папа при этом очень смешно, так как был на голову ниже Алых Ногтей, на нем были твидовый пиджак с заплатками на локтях, вытертые вельветовые брюки и коричневые сандалии. Весь его жалкий вид прямо-таки бросался в глаза.

Вдруг папа обернулся к нам и сказал:

– Эдуард, Борис, идите в свою комнату. Я позову вас, когда подадут ужин.

Он произнес это по-английски, хотя всегда обращался к нам по-русски. Бабушка Варя считает, что мой папа говорит по-русски лучше, чем многие русские, которые в основном только мычат или матерятся. Последнего слова я не понял, но папа объяснил мне, что это особый язык, на котором говорят теперь очень многие русские, при этом они очень искусно используют всего несколько матерных слов и выражают ими не только простые действия, но и эмоции. Тут бабушка вмешалась и сказала, чтобы папа не морочил ребенку, то есть мне, голову своими лекциями по лингвистике, здесь ему не университет. Папа сразу же замолчал, он делал это всегда, когда бабушка начинала выступать: она продолжила свою тираду и начала распространяться о лингвистических способностях Борьки, который мало того, что понимал два языка, так он еще понимал какой-то никому не понятный диалект, на котором говорил Дейв, новый муж мамы.

«Интересно, а кто это подаст ужин?» – удивился я, ведь миссис Смит, наша экономка, которая, по словам бабушки Вари, хорошо смотрела за нами, сиротами, была сегодня выходная.

Да, положение складывалось очень серьезное, и мы с Борькой расположились наверху, на галерее второго этажа нашего огромного викторианского дома, откуда можно было наблюдать за тем, что происходит в гостиной. Мы заняли очень хорошую наблюдательную позицию и могли быстро отступить и скрыться в одной из многочисленных спален в случае опасности. Сверху нам с Борькой было видно, как папа, словно коршун, вьется вокруг Алых Ногтей, предлагая ей что-то из бара. А она, положив одну длинную ногу в длиннющем замшевом сапоге на другую, сладко улыбается папе. Каждый раз, когда его взгляд падал на эти ноги, папа издавал какой-то странный звук, похожий на икоту.

«Наверное, сердце ёкает», – подумал я.

Мы с Борькой лежали наверху. Я очень расстроился, потому что, несмотря на свои восемь лет, понимал, что жизнь папу ничему не научила: он опять теряет голову из-за ног. Мало ему было моей мамы, тоже блондинки с голубыми глазами и длинными ногами. Опять он попадает в ту же историю, уж оставался бы тогда с мамой.