Елена Чижова - Планета грибов

– Ну? И при чем здесь мой кот?

Он встает. Старая ведьма – таких не переспоришь. Ты ей слово, она тебе десять. Идет к тропинке, сворачивает к своему дому.

– Мурзик! Мурзик! – за спиной надрывается старуха, до которой ему нет ни малейшего дела. Ни до нее, ни до ее кота.

«Вбил себе в голову, что рабы – другие. А сам? Особый человек? Дескать, это мы, простые смертные, родились от отца с матерью… – Спина немного побаливает. Все-таки натаскался посуды. Он наклоняется, подбирает сучковатую палку. Идет, опираясь, ступая осторожно, словно под ногами не сухая тропинка, а болото, за которым никогда не был. – Можно подумать, родил сам себя».

Самое интересное – перекладывает палку в другую руку, – это похоже на правду. В той мере, в какой Марлен сам вдохнул в себя неприкаянную душу, оскорбленную советской историей. Его душа не рождена естественным образом, а вырезана из чрева сечением советского кесаря.

«Но если так… – замирает, прислушиваясь: старухи не слышно. Но он знает: она там. – Значит… в каком-то смысле Марлен не рожден женщиной?..» – догадка, подступающая исподволь, безумная, переворачивающая все с ног на голову. Кладущая между ним и Марленом меч вечной вражды.

Он ускоряет шаги, будто спешит выбраться на твердое: доски – надежную гать, под которой ничего не шевелится. Не вспухает болотными пузырями.

«Как же ломит руки…» Он чувствует себя разбитым. Дело не только в мышцах. Изнеможение, полное, кажется, так никогда не было. Словно тело потеряло связь с мозгом. Будь он капитаном, сказал бы: бунт на корабле.

Заходит в дом, из последних сил добирается до кровати. Неловко дрыгая ногами, сбрасывает тапочки. Перед глазами уже плывет, вспыхивает – как огоньки над болотом. Но это – последнее. Мозг, преданный разбитым телом, погружается в спасительную тьму… —

Она стоит на крыльце, высоком, будто приподнятом над землей.

Зря она вела себя сдержанно. Надо было рявкнуть, спустить на него своих демонов. Но внутри пустота. Обернувшись к лесу, она кричит беззвучно: на кого вы меня покинули?! Демоны гнева хихикают: не покинули, а променяли – на мальчика и девочку, юных существ одной породы, скрывшихся в лесу. Лес земных наслаждений расступается перед ними, открывая заветные опушки…

Жаль, не воспользовалась случаем, не успела рассмотреть: даму с высокими рожками; толстуху, похожую на дуэнью; демона-птицу с широко раскрытым клювом – на нем шапка с кисточкой, достающей до земли. Точнее, до поля шляпы, по которой идут голые человечки, движутся по замкнутому кругу.

Демоны, сошедшие с правой створки, ухмыляются, таясь за забором. Европейские, блистающие порочным великолепием…

Правый глаз слезится. Нет, она не плачет. Просто реакция на солнце. «Штабеля преткновения, – она стирает слезное марево. – Ладно, преувеличивать тоже не стоит: один лишний день. Заплачу девице, пусть делает что хочет – исправляет, перерисовывает. Своей государственной рукой. Скажу: это ваша ошибка. Что еще?.. Да, снять деньги. – Деньги, деньги, деньги – слово тенькает птичкой. В городе – никаких сомнений. Но здесь?.. Здесь, на даче, другие демоны: лешие, лесовики, барабашки. Пометившие свою территорию – чужим хода нет. А вдруг девица упрется, наконец, просто испугается? Десять? Плевать – отдам, сколько скажет».

Поборы – норма жизни, она давно привыкла. Был момент, когда показалось: всё. Новая жизнь, новое время. Как бы не так! Таились как клопы под одеялом. Перестроились. Полезли из всех углов. Счастье, что вышла на эту тему: декоративные ткани, оформление интерьеров. Глянешь со стороны: фук! А если бы, к примеру, строительство? Была одна история, предлагали вписаться. Слава богу, отказалась, хватило ума. Она садится на ступеньку, кладет голову на руки. Триумфаторы, победившая шелупонь. У них свой бог, благословивший, создавший по своему образу и подобию: плодитесь и размножайтесь. Семья – святое. Все ради детей. Думают: дети – их индульгенция. Крапивное семя, гнилая кровь… В деревнях клопов вымораживают. Рано или поздно этим и кончится. Границы – на запор. Как вариант исключить нельзя. Аннулируют загранпаспорта. Ничего, успею, должна успеть.

В глубине души она понимает: эти мысли – дымовая завеса, маскирующая правду. Во-первых, десяткой не обойдешься. Конторская девица не возьмет на себя, отправит к местному начальству. «Пятьдесят – как минимум. В лучшем случае. В худшем – тупик». Это он теперь такой сговорчивый – тридцать сантиметров туда, тридцать – сюда. А завтра возьмет да и упрется: дескать, нам чужого не надо, но и своей земли не отдадим. Местное начальство пустит ее по кругу: съемки, подписи, согласования – вплоть до суда. Из Италии не разъездишься. Придется нанимать адвоката.

Она садится на грязные ступеньки. Бессилие, от которого сводит руки – впервые за много лет. Снова этот зуд: ноги, живот, голова… Будто набросились орды кровососов. Запустив ногти под волосы, чешет долго и сладострастно…

– Мурзик! Мурзик!

Мимо идет старуха. Та самая, обещавшая ей сына. Похоже, не укараулила – ее демон тоже сбежал. Хозяйка за него боится, думает: бедный котик бьется с другими котами. Как бы не так! Наверняка нашел себе кошку… Она чувствует возбуждение. Темный зов, вскипающий в глубине. Шершавый язык – будто кто-то лижет щиколотку… Вставшие дыбом волоски… «Еще, еще», – в темной глубине загорается точка, горячий сгусток крови… Взрыв, из которого рождается вселенная… Она бессильна остановить…

Вселенная тела еще пульсирует, излучает свет. Не волны – вспышки. С каждой секундой они становятся короче…

Так – в самой ранней юности, когда понятия не имела, думала: тайное свойство – только у меня. Теперь-то каждый младенец – и в Интернете, и по телевизору: и покажут, и объяснят. Но тогда… Время абсолютной невинности. Никаких физиологических подробностей: не человек – силуэт. По-нашему, по-советски: как в отцовском опусе, главный герой обнимает свою Нину… Никаких тебе губ или рук. Отец говорил: рай – вечное блаженство. У нее свой опыт. Блаженство не бывает вечным. Это, чему не знала названия, – случайный рай, который длится мгновения.

Потом, конечно, узнала – от девчонок. Девчонки хихикали: у балетных все рвется само. Даже в первый раз не будет никакой крови, вот и доказывай, что ты не верблюд. Вообще-то отличная отмазка – гуляй не хочу. А потом: да как ты такое подумал! Я – девушка, это всё – балет.

Когда вышла замуж, убедилась: девчонки говорили правду. Муж спросил, но мельком – в среде музыкантов это не диво. Хотела объяснить, а потом подумала: мое дело. «Самое смешное – так и оказалось…» Ни с мужем, ни с мужчиной, которого любила, не говоря уж о мелькнувших в промежутке, – не было этой полноты. Всеобъемлющей, достижимой в одиночестве. С этим она давно смирилась. Его не существует: Адама, для которого она – плоть от плоти, кость от костей.