Марианна Гончарова - Дорога. Записки из молескина

– Мама! – сказала я. – Мы у Лилит. Сейчас буду тебя знакомить со всеми.

И как в детстве, когда приводишь в дом большую компанию детей поиграть, представляешь их всех маме и страшно хочешь, чтобы они все ей понравились:

– Мама, смотри, мама, это – Наира. Вот.

Наира машет своей кукольной, но крепкой ручкой в камеру планшета. Мама кивает и радостно улыбается.

– Это – Мариам, мама!

Мариам, глядя прямо в глазок камеры, склоняет царственную голову и опускает ресницы. Смотрю на Мариам мамиными глазами и вижу, какая у нее красивая длинная шея. (Как-то один знакомый мальчик, описывая свою маму, сказал «У моей мамы длинноногая шея», вспомнила я вдруг, глядя на Мариам, и поняла, что имел в виду этот мальчик.)

– Это – Каринэ, мама, – показываю я Каринэ, которая как балерина застыла в неудобной, но очень красивой позе, точеная, настороженная, серьезная, очень похожая на любимую куклу моего детства Кучинскую, и добавляю: – Каринэ, мама, армянка, но живет в Киеве, хотя приехала из Израиля. А в Одессе она недавно презентовала свои книги, мама.

– Понятно, – растерянно сказала мама, что означало, что я ее совсем запутала сведениями о Каринэ.

– Это – Наринэ, мама, – не скрываю я своей щенячьей радости и подношу планшет поближе к Наркиным очам, чтобы мама видела, какие глаза у Нарочки серебристые, большие, лучистые.

– Оооо. – Мама знает о Наринэ давно. Мама читала ее «Манюню».

И Наринэ говорит точь-в-точь то же самое, что сказала я, когда увидела Надю, маму Наринэ:

– Ой, как похожа на мою маму!

– Это Лилит, мама, – пытаюсь камерой поймать быструю Лилит, которая с помощью своей дочки Ани сдвигает на столе потесней одни блюда, чтобы поместились другие, мелькает, уходит на кухню, приходит, проносится мимо, потом останавливается, кланяется в камеру и опять удирает, приносит-приносит.

– А это стол, мама. – Я держу планшет параллельно столу, и все девочки смеются.

Я подбегаю к окну, чуть-чуть наклоняю планшет и говорю:

– А это Ереван, мама, Ереван!

И сама застываю от красоты. Он такой живой, этот город, лежит, как будто на облаке. Он весь облит горячим солнцем. Ереван. Он такой распахнутый, этот город… Слушай, мам. Тут, знаешь – кругом небо. Вот есть ведь города, где неба нет вообще. А в Ереване даже на самой узкой старой улочке с балконами как ласточкины гнезда все равно полно знойного, растопленного, ослепительного синего неба днем и кроткого, уставшего, черного, бархатного, мерцающего – ночью.

Это Ереван, мама, Ереван…

И потом мы поехали с Наринэ домой. Я молчала, чтобы не расплескать. Только мрачно и подозрительно в который раз спросила у Наринэ:

– Кто из нас об этом будет писать?

И Наринэ ответила:

– Ладно, пиши ты.

И когда Наринэ вышла из такси, а я, преисполненная благодарности, поехала дальше, мне подумалось, что ей я должна посвятить отдельную главу.

Посвящаю.

Она так хороша, Наринэ, такая нежная, такая радостная, приветливая, открытая и дружелюбная, что дети лезут к ней обниматься, а те, кто поменьше, – на колени. Женщины хотят дружить и открывают ей свои секреты, а мужчины водят желваками, сверкают глазами от восхищения, а кто послабей, начинают с ней кокетничать и немедленно за ней волочиться. И эта их глупая тяжеловесная игривость на фоне ее, Наринэ, наивной открытости и абсолютного отсутствия всякого кокетства, выглядит как любовные игры вомбата. Есть такое животное, толстое, неловкое, глуповатое, вомбат называется.

Нет, не то чтобы мы не были знакомы раньше – мы были знакомы, но, как сейчас говорят, виртуально. И вот я приезжаю в Москву на Московскую международную книжную ярмарку. Кошмар. Мне предстоит выступать на подиуме, а вокруг шум, объявления по громкой связи, и люди ходят. И я чувствую, что я – Петрушка. Потому что приходится делать лицо, форсировать голос, ну и вообще. Перед подиумом на пластиковых стульчиках сидят мои немногочисленные друзья, они же гости. Я нервничаю и никого не узнаю, потому что вижу только людей, много людей, которые, разговаривая и скользя по мне взглядом, идут мимо. И когда я в панике стала оглядывать тех, кто пришел послушать меня, я вдруг увидела знакомую мне по Живому журналу худенькую молодую женщину с серыми глазами.

– Ой, – сказала я в микрофон. Надо заметить, что от растерянности и нервов я всегда несу всякую ерунду именно в микрофон.

Я сказала «ой», потому что это оказалась моя виртуальная подруга Наринэ Абгарян. Красивая сероглазая жгучая (тогда) брюнетка. Она в тот момент только-только выиграла конкурс «Рукопись года» и подарила мне свою первую «Манюню».

Ну а потом… Сейчас мне кажется, что мы с ней стали встречаться чуть ли не каждый год. Хотя нет. Просто с тех пор я уже знала, кому пишу, с кем разговариваю и чьи рассказы читаю в Живом журнале и в Фейсбуке. А для меня очень важна личность автора, ну очень важна. Я счастлива, если мне нравится автор, – я тогда люблю все его произведения. И не вижу, даже если они и есть, огрехов, смущающих меня мелочей и что там еще. И наоборот. Если автор мне не по душе, даже самые гениальные произведения я читать не могу.

Так вот, Наринэ очень легко любить. Она – хорошая.

А потом мы опять и опять встречались в Москве. Помню, Наринэ примчалась в библиотеку Гайдара на мой литературный вечер, и все приглашенные мной друзья оказались еще и ее друзьями. Какой маленький наш мир!

И вот наконец мы встретились в Армении. На ее родине. В Ереване.

Наринэ впорхнула в гостиницу, и я кинулась ей на грудь со слезами.

– Ыыыы, спать не могу, номер ужасный, как будто в нем что-то случилось, шорохи, тени, ыыы, – скулила я, – уснула под утро, плохой сон приснился, плохой, ыыы…

До чего же мне нравится рассудительность Наринэ. Мы с ней отличаемся только тем, что свое она отхулиганила в детстве и теперь такая толковая, как будто ей сто двадцать три года, а я… тут, знаете ли, я горько вздыхаю и беспомощно развожу руками, – я только вошла в силу, только отвоевала свободу, чтобы начать хулиганить и бесчинствовать, что и делаю с огромным удовольствием.

И вообще, она, конечно, мудрец, наша Наринэ. И в будущем – великая свекровь. Да, у нее еще невестки нет, ее мальчик еще школьник, а Наринэ уже старательно репетирует, какая она будет великая свекровь. Мы с ней поднимались по лестничному маршу в квартиру ее сестры, а в окне на лестничном пролете белье висело, сушилось. Наринэ строго пальчиком указала мне на это белье и говорит:

– Вот видишь, Маруся, как же неправильно повесили белье сушиться!

А я смотрю и не понимаю, почему неправильно. Ну, висят себе там какие-то вперемешку детские вещички, футболки мужские, полотенца всякие, трусики, носки. Парные, между прочим. И четное количество. Почему неправильно? Наринэ смотрит на меня, такую бестолковую, и терпеливо объясняет: