Марианна Гончарова - Дорога. Записки из молескина

А я не могла не думать. За что они убивали? Эти, которые собирались на вокзалах. Что было в их головах, в их сердцах, в их душах? Какая такая идея позволяет поднять руку на безоружного человека, на ребенка? Как сейчас живут дети и внуки тех, кто убил того азербайджанца, спрятавшего у себя армянскую семью? Они, его дети и внуки, знают? Они счастливы?

Странные встречи дарит мне судьба. Женщина эта из Баку, имени которой я так и не узнала, случайно подсела на скамью, где сидела я. Мне кажется даже, что я специально подвинулась и приглашающе похлопала ладонью по скамейке, потому что она стояла на солнце, а я сидела в тени. И когда она увидела фамилию мою на беджике, она сказала, ой, а это вы вчера были в филармонии на концерте симфонического оркестра. А я свои билеты отдала племянницам, и они хвастались, что сидели весь концерт рядом с вами. И были очень рады, потому что запомнили вас на концерте в Театре Сундукяна.

Ереван – огромный город, я думаю сейчас, а судьба дважды пыталась нас столкнуть с этой женщиной из Баку, имени которой я так и не узнала. Первый раз в филармонии, но не случилось, свои билеты она отдала племянницам, и на следующий день небеса просто за руку притащили ее к кинотеатру, около которого я сидела на лавочке и ждала начала просмотра фильмов о Довлатове. И как будто кто-то подговорил ее подругу, другую даму в шляпке, чтобы та назначила свидание в кафе рядом с тем самым кинотеатром. Как будто пригнали и меня пораньше и усадили в тень деревьев. Как будто, как будто. Как будто задумано все было и спланировано заранее. Только вот зачем? Зачем нам надо было встретиться? С той женщиной, чье имя я так и не узнала.

Но знаки были и раньше, и раньше…

Мы ездили в Цицернакаберд, мемориал, построенный в память о геноциде армян. Даже писать об этом не могу. Звучание слова очень часто соответствует своему значению. Вот два слога ди-тя. И сразу видишь крошку, увальня, вот он совершает свои первые шажочки, «ди» – первый шаг, «тя» – еще один. Ди-тя. Ди-тя. А вот еще слово – «резня». Его даже произносить тяжело, столько страшного значения и событий за этими двумя слогами и звуками – «рез-ня».

Сколько это будет продолжаться? Почему? Как можно? Когда одни охотятся на людей, другие их предают и продают, а третьи – прячут, спасают. Не спрашивая, кто они, не рассматривая цвет волос или кожи, не интересуясь местом рождения и национальностью.

Мы ехали из Цицернакаберда подавленные, молча, думали о том, что увидели и услышали. И таксист, усталый деликатный дядька, спросил что-то, покачал головой, глядя на нас в зеркало, и прошептал смиренно:

– Ужас, да, ужас. Это – ужас.

Нет, не могу об этом ни говорить, ни писать.

Лучше вот – процитирую.

У нас была очень хорошая встреча с преподавателями и студентами в университете у профессора Лилит Меликсетян. И вот когда мы уже все отчитали, и зрители искренне и благодарно отсмеялись, и мы уже даже, кажется, попрощались, наш постоянный ведущий S. вдруг подошел к микрофону и, извинившись, попросил разрешения прочитать свои стихи об Армении, написанные 30 лет назад, когда он впервые сюда приехал. Вот они…

Сергей Донатович Довлатов никогда не был в Армении, хотя всегда мечтал. И было горько за него, что он не успел. Представляю, сколько бы он еще написал – еще целый том об Армении и армянах под названием, например, «Еще наши». Конечно, мы пошли на встречу, которая называлась «Круглый стол. «Довлатов». Красивая светлая прохладная университетская аудитория, выстроенная амфитеатром. «Круглый стол», к слову, был прямоугольным. За ним сидела ведущая, хорошенькая Диана, а по правую и левую руку ее сидели ни больше ни меньше друзья Сергея Довлатова, о которых он подробно и весело писал в своих повестях, рассказах, письмах. Они были очень хороши, эти трое, – Диана, Елена Скульская и Андрей Арьев. Искренние, теплые. Скульская была весела и печальна в своих воспоминаниях. На странный, как мне показалось, вопрос из зала, о чем вы жалеете, о чем бы вы спросили Сергея Довлатова сейчас, она ответила печально и горячо:

– Я жалею о том, что не успела его выслушать.

А Андрей Юрьевич признался, что всегда был немногословен и по этому поводу Довлатов как-то пошутил:

– А сейчас у меня был монолог с Арьевым.

Сергей Донатович не мог писать то, что людям было непонятно, – рассказывали его друзья. Он считал, что писать непонятно – это некое шарлатанство… Довлатов любил диалог. Он говорил: «Мы свободны в диалоге».

И вдруг у нас возникло ощущение, что Довлатов здесь, что он поблизости, поскольку тут же стали выбираться на белый свет его любимые персонажи. Когда ведущая Диана предложила залу задавать вопросы, со своего места вдруг начала неловко вылезать женщина солидного возраста, но с накладной юной челочкой и таким же накладным шиньоном – хвостиком на затылке. Она вышла к столу, который круглый, но прямоугольный, выставила одну ногу вперед носочком, закинула руки за спину и громко объявила:

– Сначала я хочу рассказать вам коротко о себе.

И стала рассказывать. Коротко, минут пятнадцать. Публика в аудитории сидела вежливая, слушала молча, хотя и понимала, что дама пришла быть выслушанной. То там, то здесь в своей пространной биографии она намекала на особые отношения с Сергеем Донатовичем. Дама играла смущенно ресницами, хихикала и приговаривала, вытягивая на короткой шее голову вперед: «Ну вы панимаице…» Хотя, если судить по даминой внешности, она вполне могла тетешкать на коленях маленького Сережу Довлатова. К вопросу своему она так и не подошла, потому что из середины зала вдруг раздался возмущенный ропот другой дамы, тоже с челочкой и хвостиком – ну как будто она сестра дамы номер один. Дама номер два возмутилась, мол, сколько можно, мол, так ей и времени не хватит задать свой вопрос. Она тоже в связи с габаритами долго выбиралась со своего места и наконец, спустя полгода или больше– так мы устали ждать, выпрямилась и торжественно, страстно педалируя, с расстановкой и некоторым надрывом произнесла: