Леонид Филатов - Еще раз о голом короле (сборник)

Зачем вам никогда не придет на мысль, что новые вещи кажутся вам дурными не потому, что они в самом деле дурны, а потому, что вы к ним не приготовлены, их не ожидали, их не понимаете?!

Голоса.

– Признать этого негодяя сумасшедшим навсегда!..

– Посадить его на цепь!..

– Надеть на него горячешную рубашку!..

– Лить ему на темя холодную воду!..

– И никогда не представлять никуда для переосвидетельствования!..

Провинциал.Послушайте же меня, господа!.. Ну, ежели слово «реформы» до того постыло, что даже слышать его больно, то пусть будет заменено другим… ну например, хоть «регламентацией»…

Не в словах сила и нет той номенклатуры, с которой нельзя было бы помириться, но пускай же исчезнет то постыдное пустоутробие, которое выдает камень за хлеб и полоумный донос – за содействие!..

Не мешать жить!.. Какой скромный и нетребовательный смысл заключает в себе это выражение!.. А между тем как оно выпрямляет человека, какую бодрость вливает в его сердце, как просветляет его ум!.. Не мешать жить – да ведь это значит разрешитьжить, искать, двигаться, дышать, шевелить мозгами!.. Шутка!..

Сумасшедшие хватают Провинциала, заламывают руки, надевают на него смирительную рубашку; Провинциал сопротивляется изо всех сил, но преимущество явно не на его стороне.

Провинциал (сипло). Господа!.. Не станем приходить в отчаяние, а будем верить!.. Жизнь не останавливается и не иссякает!.. Она просочится сквозь честные сердца!..

Появляются Доктор и Хватов.

Доктор.Разве я не предупреждал вас, что главная обязанность больных в нашем заведении – это не роптать на порядки?..

Провинциал.Я-умник, а они – глупые!.. Но их, глупых, ласкают и балуют, а меня, умного, преследуют и наказывают!.. Справедливо ли это?..

Доктор.Не упускайте из виду, голубчик, что они – хронические, а вы – острый.Вам требуется особый режим!..

Провинциал.Доктор!.. Я вижу, что упрямство, с которым я отрицал свое помешательство, принесло вам много огорчений!.. Я болен и сознаюсь в этом!..

Доктор.Очень рад!.. Успех нашего лечения во многом зависит от того, обладает ли пациент сознанием своей болезни. Вы сознаете себя помешанным – это хороший признак.

(Хватову.)

Развяжите!

(Сумасшедшим.)

Продолжайте бунт, господа!..

Голоса.

– Новое время, господа!.. Вселенная требует от нас нового слова!..

– Принципы!.. Главное – принципы!.. Надо отстоять наши принципы!..

– Труд, господа!.. Вот наше спасение!..

– Уничтожить разнузданность!.. Обуздать гласность!..

– Куда мы идем, господа!.. Я спрашиваю, куда мы идем?..

– Просвещение, господа!.. Без просвещения нет цивилизации!..

– В прежние-то времена как жили!.. И без всякой эмансипации!..

– Куда смотрит власть?.. Почему не бьет по скулам и не сгибает в бараний рог?

– Кризисы!.. Кругом одни кризисы!..

– Свобода и гласность, господа!.. Вот наше будущее!..

– Европа гниет, господа!.. А мы возрождаемся!..

– Сколько дела впереди, господа!.. Сколько дела!..

Провинциал (тупо). Интересно, отчего это дважды два не равняются… стеариновой свечке?..

Хватов внимательно смотрит на Провинциал а, затем с облегчением кивает Санитарам, и те развязывают Провинциал а. Провинциал теряется в толпе сумасшедших, и вот уже в общем ропоте мы слышим и его голос.

Голос Провинциала. А как насчет нижнего белья?.. Где взять нижнее белье, господа?!.

Затемнение.

1. Фортепьяно (вид через окно). Дождь.

2. Молитва. Божница. Портреты семьи. Дождь.

3. Телега, запряженная одной лошадью. Приезд учителя. Дождь. Савка. Челядь.

4. Глазами маленькой девочки: приезд учителя (окно, второй этаж). Дождь.

5. Утро. Чаепитие. Мать, девочка, Маша, учитель.

6. Объезд коня. Озеро. Деревенские девки.

7. Мужиков стригут в солдаты. Фельдшер.

8. Луг. Учитель. Стрекозы. Жара. Разговор с Машей.

9. Урок французского. Учитель и девочка.

10. Второй разговор с Машей. Дома. Петух. Лиза.

11. Савка, почтарь. Известие о гибели полковника. Мать. Истерика.

12. Сельская церковь. Панихида по полковнику. Мать, девочка, Маша, учитель, Савка, фельдшер. Священник.

13. Мать покрывает фотографию Полковника поцелуями. Лиза: Маша не с нами.

14. Лиза заглядывает в комнату Учителя. Никого. Начинает лихорадочно одеваться.

15. Берег озера. Учитель с Машей в лодке. Лиза подглядывает.

16. Второй урок с Лизой. Разговор о стихах и о грехе.

17. Мать молится перед божницей. За упокой души Полковника.

18. Лиза перед зеркалом. Снимает бретельки, смотрит на своё детское тельце.

19. Вечернее чаепитие. Мать, Лиза, Маша, Учитель, Фельдшер. Разговор о возможном замужестве.

20. Учитель и Маша снова в лодке. Сумерки. Появление Матери. Скандал.

21. Вечер. Оранжерея. Лиза стрижёт розы. Обнаруживает Савку с Мотей. Истерика.

22. Лиза пишет объяснение в любви. Рядом на столике букет роз в вазе.

23. Раннее утро. Савка запрягает лошадь. Учитель с чемоданчиком забирается в телегу.

24. За окном – печальное лицо Маши.

25. Разметавшись на постели, спит Лиза… Ветер колышет локон… Камера выезжает за окно. Далеко, возле горизонта, бежит лошадка, увозящая Учителя.

…Старая, унылая, запущенная усадебка. Камера медленно едет через пустую гостиную. Все здесь свидетельствует об упадке – и пыльная бронза, к которой давно уже не прикасались влажной тряпкой, и ветхая мебель, некогда крепкая и основательная, а ныне готовая рассыпаться от случайного толчка, и белая оконная занавеска, панически бьющаяся на ветру, как флаг о капитуляции, взывающий о снисхождении…

Кто-то старательный и неумелый барабанит на фортепьяно одну и ту же музыкальную фразу, всякий раз осекаясь на ее середине и снова возвращаясь к началу. Женский шепот, сперва невнятный и едва слышный, а затем все более близкий и настойчивый, постепенно заглушает фортепьянный лепет жаркими словами молитвы… По мере того, как камера приближается к окну, к этим звукам примешивается и еще один – мощный, ровный и монотонный – шум августовского ливня… Отсюда, из тепла и света, заоконная природа, погруженная в плотный мрак, кажется недоброй и даже враждебной. Возникает титр:

ГРЕХ

Несмотря на непогодь за окном, титр выглядит вполне легкомысленно: ампирные виньетки, которыми щедро увит шрифт, вызывают воспоминания о бульварных журналах начала века. Шумит дождь. Бренчит фортепьяно. Женский голос шепчет молитву. Камера продолжает безучастно смотреть в заоконную темень. Поначалу кажется, что там ничего не происходит. Но вот зафыркала лошадь, во двор въехала телега. Послышались возбужденные голоса кучера Савки и горничной Моти. Двор наполнился всполошенными тенями, ожил, зашевелился, загомонил…