Ирина Муравьева - Соблазнитель

– Так кто из нас прав? – повторил Погребной.

Он вспомнил, как мать называла его «мальчишка-трусишка», и он с ней не спорил. Трусишка – и ладно. Таким уродился. Когда, еще в самом начале весны, они целовались во тьме подворотни, и там их застукали эти старухи, и он ощутил, как душа ушла в пятки, тогда он сказал себе: «Не приближайся!» – и слово сдержал, но потом, когда Вера пришла вдруг сама, с серым взглядом русалки, худая как щепка, и он одурел, не смог ее выгнать, а смог только сжать в объятьях и бросить ее на кровать, где вдруг оказалось, что эта русалка – уже и не «девочка», страх отступил.

– Пойдем, Николаша, пойдем! – сказала жена Погребного.

Она улыбнулась и всем показала свои желтоватые рыхлые десны. Его затошнило от них. Эти десны напомнили ряженку. В коридоре Вера обняла его. Она обняла его грустно, спокойно, похоже на то, как его обнимала когда-то жена, когда он волновался.

– Не бойся, – шепнула она.

– Нет, я не боюсь, – сказал он. – А вернее, не слишком боюсь. Но ты вот представь себе, что человека сажают в тюрьму. По ошибке сажают. И он сидит в камере вместе с убийцами. И каждую ночь ему снятся кошмары. Потом выясняют, что это ошибка, и он возвращается. Дети, семья. Но он ведь – другой человек. Или как?

– Не знаю, – произнесла она. – Я не знаю.

– Мне кажется, что раз все это случилось, его уже и наказали. Он разве забудет об этом? И разве к нему не вернутся все эти кошмары?

– Но время же лечит. Все так говорят.

– Ты не поняла меня.

Вера вдруг вспыхнула.

– Всегда про себя, про себя, про себя! Ты слишком боишься всего! Ты точно такой же, как папа! Он тоже всегда говорит про себя! Ему всегда страшно, и плохо, и больно, и жить он не хочет, и это, и то! А рядом ведь мама! А маме что делать?

– Садись. Я тебе почитаю.

– Ты любишь меня? Или больше не любишь? – спросила она.

– Нет, конечно люблю, – ответил он ей и слегка усмехнулся.

– Зачем ты такой…

– Ну, какой я? Какой?

– Я думала, что очень честный, но это, конечно, неправда. Ты просто жестокий.

Андрей Андреич удивленно посмотрел на нее. Ему вдруг пришло в голову, что и Елена, от которой он ничего не скрыл, тоже обвиняла его в жестокости.

– Давай я тебе почитаю, – сказал он. – Послушай вот это: седьмая глава.

«Когда Левицкий возвращался в бурых пятнах чужой крови – расстреливать приходилось много, – никто уже ни о чем не спрашивал, ему просто подавали списки, – Светлана ждала его. Старый слуга вносил три зажженных высоких свечи.

– Ты здесь? Подойди, расстегни-ка мне платье, – просила она. – Где ты был? Убивал?

И он шел за нею в их новую спальню. В глаза ему сразу бросался букет, который ей кто-то всегда присылал с одною и той же запиской «Я вас…», потом – отражение в зеркале. Женщина стояла не двигаясь и раздраженно смотрела на то, как он входит.

– Я грязный. Позволь, я умось.

– Не стоит.

Тогда он бросался к ней и обнимал, обхватывал сзади, и руки дрожали. Спина была шелковой, очень горячей».

Коротко, но сильно, по-хозяйски, позвонили в дверь. Бородин посмотрел на Веру. Она ответила ему расширенным взглядом. Он открыл. На пороге стоял милиционер в сопровождении инвалида Погребного на костяной ноге, его жены и незнакомого человека в зимней ушанке.

– Пройти разрешите, – вежливо сказал милиционер, – сигнал поступил: непорядок у вас.

– Какой непорядок? – бледнея, спросил Бородин.

Милиционер увидел Веру.

– Вот эта, – сказал Погребной. – И дня не проходит. Все время здесь шастает.

– Моя ученица, – сказал Бородин. – Готовится в литературный.

– Ну прям ученица! – пропела Евгения.

– Хозяин квартиры кто? Вы? – негромко спросил милиционер. – Ваш паспорт, пожалуйста.

Бородин протянул ему паспорт.

– А ваш паспорт, девушка?

– Я паспорт с собой не ношу, не привыкла, – она закусила губу, – поэтому паспорта нет.

Евгения вскрикнула, словно была не женщиной в грязном и мятом халате, а птицей, внезапно подстреленной в небе.

– Так мы ж говорили… А вы нам не верите!

Милиционер поскреб подбородок.

– Вы чем занимаетесь здесь?

– Занимаемся? – Лицо его было застывшим, как маска. – Готовлю ее к поступлению в вуз.

– Кровать, разрешите спросить, почему у вас, так сказать, среди дня не заправлена?

– Живу в холостяцком режиме. Хочу отдыхаю, хочу ночь не сплю.

– Не вижу причины мешать. Занимайтесь. Но если еще раз поступит сигнал, придем и проверим.

После их ухода Андрей Андреич отошел к окну и вжался в стекло неподвижным лицом. Она накрутила пушистую прядь на свой очень тонкий и длинный мизинец.

– Ну, что ты молчишь? – прошептала она.

– Сама понимаешь.

– Ты бросишь меня?

Он ей не ответил. Стоял и смотрел, как гаснет закат, как темнеют деревья.

– Ты бросишь меня? – повторила она.

– Мне нужно побыть одному. Не сердись.

– Скажи, почему? Почему не со мной?

– Ну, нужно, и все.

– Не бросай меня, слышишь!

– Не брошу.

– А знаешь, – шепнула она, – ты больше меня не увидишь.

– Увижу.

Тогда она хлопнула дверью. Он видел, как Вера бежала к метро. Ее волосы еще выделялись своей желтизной среди всего серого, темного, грязного.

Бородин выключил компьютер и задернул занавеску. В комнате стало почти темно, как будто наступил вечер.

Он бормотал эти строчки и чувствовал, что страх, стиснувший его изнутри, постепенно утихает. Но как только строчки оборвались, страх вернулся и принялся нарастать с неудержимой силой.

«Войду, сниму пальто, опомнюсь, огнями улиц озарюсь…»

Перед этим страх отступает. И неважно, что не он это написал, а другой человек. Какая разница, кто посадил дерево, если оно каждую весну покрывается остро пахнущими листьями, от которых склеиваются пальцы и молодеет душа? Бородин закрыл глаза и увидел самого себя, открывающего ключом дверь квартиры на Тверской и входящего в уютную темноту, слабо поблескивающую стеклом книжного шкафа и люстрой, которую так удачно купила генеральша. Теплые и вкусные запахи этой квартиры охватили его, как ветер, летящий из близкой деревни, охватывает человека, и тот всем нутром и всей кожей вдыхает, как радостно пахнет сырая земля, как тянет парным молоком из коровника и как сладкий запах дешевых духов плывет с танцплощадки, где эти духи, настойчивые, как голодные женщины, осиливают даже водочный запах.

У Елены был легкий, приветливый характер. И жили они хорошо и любовно. Тело ее было такой белизны, что ночами, когда мелкими искрами разгорался снегопад за окном, фрагмент ее нежной щеки или локоть казались сгущением этих же искр.