Андрей Орлов - Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа

– Был когда-то, – неохотно отозвался Филипп. – Кадровый военный, погиб в сороковом. Только заделал меня, а через месяц… – развивать эту тему Филиппу не хотелось, товарищи и не настаивали. – Всю жизнь прожили вдвоем с мамой. Она вторично замуж не вышла, все работа, карьера, потом меня накручивала, чтобы школу закончил на одни пятерки и обязательно поступил в институт. Пунктик у нее такой: личной жизнью жертвовать, но чтобы у сына было высшее образование. Без оного, по ее мнению, в современной жизни никуда. В последнее время появился на горизонте один ухажер, партийный функционер из райкома. – Тут в голосе Полонского заиграли ироничные нотки. – Дядька, в принципе, терпимый, хотя со своими закидонами. Может, маман не упустит свой шанс, пятьдесят уже скоро, пора и о себе подумать. А у нее фигура, между прочим, знаете, какая сохранилась? – хвастливо заявил Филипп. – Как у девушки двадцатилетней.

– Хреново вам, интеллигентам, – прокряхтел Федорчук. – Сложно все у вас по жизни. И не представить вас рядом с фрезерным станком. Что же вы, такие умные, всю жизнь в сибирской глуши прозябаете?

– Ничего себе глушь, – присвистнул Филипп. – Этот город наполовину Ленинград… ну, вернее, на пятую часть. Уйма народа туда переехала и не вернулась после войны, множество заводов, институтов. Население уже под миллион, Академгородок недавно построили, сам Хрущев его освятил.

– Я тоже по летательным аппаратам хотел определиться. – Ахмет меланхолично вздохнул. – В летное училище поступал, да вот не вышло.

– По девчонкам надо меньше швыряться, – подколол Серега. – Знаем мы, товарищ сержант, твою слабую сторону, доложили нам уже.

– Первым делом девушки? – встрепенулся Филипп. – А самолеты потом?

– Ладно, не ерничайте, – проворчал Ахмет. – С армии вернусь, еще раз все обдумаю. А что касается голода, то помню, пацаны, как в нашем районе жили в сорок шестом. Весь хлеб, все мясо отправляли эшелонами в Ленинград. Наесться там не могли бывшие блокадники, а у нас из-за них голодуха цвела знатная. Грибов и ягод практически не народилось, ловили рыбу, бабы корешки в лесу собирали – все в котел шло. Потом наладилось, колхозы в совхозы укрупнили, сносная жизнь началась. Мы всю войну у себя в Татарии провели. Семья большая, отцу на фронте в сорок втором под Харьковом обе ноги отшибло, да еще и с головой неладно стало. Хорошо, что дяди и тети по отцовской линии помогали. Я ведь только по отцу татарин, мать у меня бульбашка, круглая сирота. В тридцать шестом она переселилась из Бобруйска, вскоре с отцом познакомилась и давай каждый год детей строгать, пока война не началась. Оттого и магометанин из меня хреновый – мамаша сбила с праведного пути.

– А я все никак не могу взять в толк, почему ты на татарина не похож, – сообразил Серега. – Вроде должен, а не тянешь…

– У меня всю жизнь какая-то неразбериха, – усмехнулся Ахмет. – Переезжали по району несколько раз, даже в пионерах не был, представляете? Ногу сломал, год сиднем сидел, на дому учился, все сдал, а в пионеры не приняли. Обидно, черт возьми.

– Зато меня дважды принимали, – похвастался Федорчук.

– Серьезно? – удивился Филипп. – Понравилось, что ли?

– Пришлось. Нас ведь в сорок первом из Донбасса эвакуировали, фриц туда подходил. До пятидесятого года на окраине Куйбышева жили, в частном секторе. С голодом, кстати, в Поволжье все нормально было – что после Гражданской, что после Отечественной. Прекрасно помню, как ведро картошки и пару кочанов на месяц тянули. А однажды к соседям с обыском пришли. Они на продуктовых складах работали, воровали тушенку – посадили все семейство. Вступил в пионеры, потом в семье изменились обстоятельства. Отец-фронтовик получил распределение в родное Сталино, бывшую Юзовку. Он же горняк у меня потомственный, специалист по прокладке горных тоннелей. Ну и покатили в Донбасс. Явился в новую школу, а там еще только принимают ребят в пионеры. Я давай им объяснять, мол, пионер я уже, а им запрос было делать лень. «А что, – говорят, – давай еще раз примем. Ты же не развалишься, нет?» Приняли, не развалился. Так с пятидесятого на Украине и остаемся – мама жива, отец тоже. После школы в шахту пошел, женился в тот же год перед армией на скорую руку. Вот отслужу, детишки пойдут.

– Главное, чтобы ты присутствовал при их зачатии, – сострил Полонский.

– Уж не волнуйся, буду присутствовать, – не обиделся Федорчук.

– А нас вот никуда не эвакуировали, – с нотками превосходства в голосе сообщил Серега. – Мы из Крюково. Это станция под Москвой, где фашисты себе хребет сломали. В аккурат до Крюково дошли, а вот дальше – хрен, остановили их, а потом назад погнали. Жалко, что мне только годик был, – пожаловался Серега. – А то бы тоже поучаствовал. В версте от станции мы жили, в погребе прятались. Старшая сестра меня туда затащила, когда маму взрывом убило. Так и сидели в погребе на трескучем морозе, а рядом бой шел, станция из рук в руки переходила. А потом подошли сибирские дивизии и погнали фрица к чертовой матери. Мне порой кажется, мужики, что я помню все эти бои. – Голос у Сереги сделался каким-то зачарованным. – Взрывы, якуты в атаку идут, сестренка меня собой прикрывает.

– Нормальная память на генетическом уровне, – сумничал Полонский. – А что отец?

– Вернулся после ранения в сорок втором. Тяжелая контузия, комиссовали. Он сейчас на станции работает, как и прежде, в паровозном депо составы формирует. Послушайте, пацаны, – Серега задумался. – Я вот тут размышляю… Нас ведь мертвыми объявят, разве не так? Восемь дней прошло, как мы пропали. Искали нас, должно быть – не нашли. Обломки кораблекрушения, вся фигня. Подумали, что баржа в шторм затонула и мы вместе с ней. Они же не знают, что мы тут плаваем… пока живые. Мы давно в нейтральных водах, кто тут станет нас искать? Что же получается? Теперь нашим родным похоронки пришлют? Мол, погибли чуваки при исполнении супруж… тьфу, воинского долга, вечная им память, все такое.

– Про то, что погибли, наверное, не напишут, – мрачно поведал сержант. – Пропали без вести. Мол, долго искали вертолеты, самолеты, катера, все подразделения Тихоокеанского флота. Ты прав, Серега, в нашей ситуации один хрен – что погибли, что пропали без вести. Объявят мертвыми, и все дела. Черт, ведь мать не выдержит! – Голос сержанта дрогнул.

– И у меня маман чувствительная натура, – помрачнел Филипп. – Хотя женщина морально крепкая, через такое прошла, мужиками руководить научилась. Вот и получил сынок высшее образование, епть его!..

– И у меня с отцом может всякое произойти. – Серега вздохнул. – Вроде держится, работает много лет, но сердце слабое, может не вытянуть.

– А у меня вообще жена, – жалобно протянул Федорчук. – И что ей теперь делать?