Наталья Волнистая - Девять дней в июле (сборник)

– Она дело знает, просто шумит много.

– Боже мой! – остервенело стучит по клавишам Иамзе. – Какая я была в двадцать лет – нежная! Тихая! Розовая! А сейчас – кто я сейчас?!

Возле Иамзе на стене прикноплены разномастные листочки бумаги с текстами. Напрягаю зрение:

«Одной сумасшедшей – от другого сумасшедшего. Целую ручки. Роин».

Самый большой и свежий лист гласит:

«Иамзе, или ты мне сделаешь, наконец, доверенность, или уезжай прочь из Грузии!!» (Подписано неразборчиво.)

Пока она печатает мой документ, причитая о способах воспитания своих детей, читаю самый маленький листочек:

«Когда же Моцарт ноты подбирал,

Время устыдилось и временно замерло.

Нико Гомелаури» [4].

Мы с Иамзе мельком смотрим друг на друга и понимающе улыбаемся.

Грустно и понимающе.

Какой маленький город Тбилиси.

Эсма, капитальная старая дева лет сорока, мелет кофе в не менее капитальной кофемолке, оставшейся от приданого покойной матери.

Стоит пояснить, что такое капитальность старой девы: она настоящая, чистопородная беспримесная старая дева без единого пятнышка на репутации, но из категории добрых старых дев – есть старые девы с грифом «злые», это бубонная чума, а не женщины, они тиранят весь белый свет, и в особенности своих семейных братьев, которые обязаны их содержать до конца света.

Эти мегеры фактически ухитряются стать правителями в доме, оттесняют невесток от воспитания детей; впоследствии именно их голос на семейном совете становится решающим.

Эсма – добрейший божий одуванчик, но у нее есть принципы, и это тяжело.

Когда-то к Эсме сватался разведенный Нугзар, который ей очень даже нравился, но уступить хоть миллиметр священной территории принципов было равносильно утрате собственного «я» – разведенный мужчина никак не может посягать на сердце Эсмы, поэтому она хранит память о нем в глубине своего негибкого сердца, понимает, что по-другому быть просто не могло, и вовсе не обижена на мир, что делает существование с ней чрезвычайно комфортным.

На кухню выходит невестка Эсмы – Натела. Несмотря на то что она вышла замуж за Эсминого брата сто лет тому назад и успела родить троих детей, ее невинная золовка по-прежнему умнее ее и остается ее наставницей и наперсницей.

Эсма все-таки девица не домашняя, она работает – в лаборатории среди пробирок, видела жизнь и вообще – остренькая.

Продолжая хрустеть зернами кофе – спинка прямая, на затылке пучочек, носик покраснел, – Эсма обращает внимание на унылую физиономию Нателы.

– Душа моя, ты не заболела?

– Лучше бы я заболела, – машет рукой в отчаянии Натела и вдруг, как царевна Несмеяна из старого советского мультика, брызжет слезами из обоих глаз: – Эсма, он не обращает на меня никакого внимания! Вчера с кошкой возился весь вечер, а я – как табуретка! Или домашний робот! Вуэээ…

– Почему, душа моя, Амиран очень, очень тебя любит и ценит, ты прекрасная жена и мать, и…

– Ага, ага! Мать! – Натела взвывает, но спохватывается и зажимает рот рукой.

Эсма даже прекращает молоть кофе и присаживается поближе.

– Знаешь что? Я тебе вот что скажу: ты слишком мало времени уделяешь себе как женщине. Я, конечно, мало что об этом знаю, но кино видела – там жена перед сном надевает пеньюар – у тебя же есть пеньюар? Тебе на свадьбу дарила Сурие-мамида, помнишь? Почему ты его не носишь?

– Да у меня дети маленькие были все время, какой еще пеньюар?

Эсма возмущенно выпрямляется и пускает залпы из глаз:

– Ты что думаешь, твои голубые поханы [5]и ватный балахон кому-то могут понравиться?! Я, конечно, девушка, но столько понимаю: жена-снеговик – это не предел мужских мечтаний! Застегнется до ушей на пуговки и храпит всю ночь, вот уж все на свете перехочешь!

Натела густо краснеет и с сомнением смотрит на золовку: так ли она невинна, как принято считать? Но, впрочем, главное сейчас – сдвинуть дело с мертвой точки и привлечь внимание охладевшего мужа.

– Так ты говоришь – пеньюар…

– И не только, – в запале продолжает курс молодой куртизанки Эсма. – Распусти волосы, духи попшикай, пройдись перед ним в спальне – а?

Натела, обнадеженная, шмыгает носом и идет искать по шкафам белый кружевной пеньюар производства ГДР, подаренный еще при советской власти.

На следующее утро картина повторяется.

Эсма мелет кофе, Натела вываливается с красными глазами и готова брызнуть еще раз струями горьких слез.

– Ну что? – неловкость забыта, потому что нужны итоги эксперимента. – Надела?

– Надела!

– Волосы?..

– Распустила!

– Трусы поменяла на маленькие?

– Ну конечно, есть у меня такие, в розовый мелкий…

– Так что было не так?!

Натела собирается с силами и выговаривает:

– Он сначала не обращал на меня внимания, как обычно, а когда я прошлась прямо перед его носом – чуть не сбила рукавом вазу, заботливо так сказал: «Натела, чего ты раздетая ходишь, простудишься!» Вуээээ…

И залилась-таки потоками горьких слез двоечницы.

Эсма, как и положено капитальной старой деве, сохранила спокойствие и продолжила вертеть рукоятку. В ее остренькой голове зрели новые соблазнительные идеи.

– Вы мама Наны? Здравствуйте, вы нас не помните? Мы ее одноклассники – Зура и Шалико. Ну помните – мы во дворе у вас костер жгли в форме сердца? Помните нас?Мы в нее влюблены были. Хотя откуда нас помнить – все были в Нану влюблены. Все! Ха-ха, просто все поголовно, и до сих пор Нану обожаем! Передайте ей приветы от нас, ладно, теть Джуля? Давно не видели. В одном городе живем – странно, да? И ни разу не встречали! Как она, теть Джуль – замужем, конечно? Муж не козел? Да подожди ты, не толкайся – теть Джуль, хороший муж? Точно? Да знаю я мам – что ни спроси, все хорошо у детей. Передавайте приветы, ладно? Она красавица была в школе – да что в школе, я в жизни никого красивее не видел! До свидания, тетя Джуля!

Нана выходит из поликлиники с детьми – на улице ветер, голова замотана шарфом, нос красный, руки в цыпках. Дети дерутся, Нана шипит на них, между бровями – две вертикальные складки.

Они садятся в такси; ей звонит мама и что-то взволнованно жужжит. Нана смотрит в окно – там деревья гнутся, дети рядом возятся и снова начинают драться.

Нана невнятно мычит в ответ, потом случайно видит себя в зеркальце и начинает хохотать.

Таксист косится на нее, дети замолкают. Нана хохочет все громче и громче – до слез. Мамин голос делает в трубке стаккато.

– Мам, ты чего? Джуля тебе что рассказала – анекдот?

– Ох, – вздыхает Нана и вытирает слезы. – Ох. Видели бы они меня сейчас!

Потом обнимает детей и начинает звонить подруге.

Лицо ее сияет, и складок больше нет.