Всеволод Бенигсен - Чакра Фролова

– Что-то не пойму, когда мы успели немцами-то стать, – нахмурился Никитин, разобравшись с Серафимой и принявшись за носки.

– У тебя что, память отшибло?! Да все из-за радио этого. Михась наболтал, видать, с три короба. Что мы приехали радио немецкое ставить, ну и все такое. Ты ж слышал.

– А Клим?

– Что Клим?

– А Клим что наболтал?

– Этого я, извини, не знаю.

– А Тимофей? Он же тоже радио ставил. И вообще это его радио.

– Ну, Тимофей местный. С чего он будет, по их мнению, на немецком радио слушать? А тут мы, с машиной, рюкзаками, кино снимаем… Подозрительно. В общем, так. Я Тимофея к машине послал – может, залатает шины.

– А если нет?

– А если нет, то мы, Федор, пойдем в церковь.

– Зачем это? – удивился Никитин.

– Свечки ставить и молиться, чтоб живыми отсюда выбраться.

– Я б рад, да только церковь-то внутри пустая – голые стены.

– Молиться можно и в пустой. А ты, кстати, откуда знаешь?

– А я там был вчера. Гаврила водил.

– А я где был?

– А ты спал.

– Вечно я сплю, – удивился Фролов. – Жизнь проходит, а я сплю.

В этот момент где-то раздалось странное нарастающее стрекотанье. Фролов с Никитиным испуганно вытянули шеи и увидели, как за забором медленно проехал черный мотоцикл с коляской. Следом прошли немецкие солдаты. Они брели неторопливо, словно экономя силы. Негромко о чем-то переговаривались, то и дело поправляя съехавшие набок пилотки и вытирая со лба пот.

– Поздно молиться, – тихо сказал Никитин.

– Наоборот, – ответил Фролов. – Самое время.

Командир стрелкового взвода 162-й пехотной дивизии лейтенант Ларс Фляйшауэр второй час сидел над картой и никак не мог взять в толк: по идее, они должны были бы сейчас находиться в районе населенного пункта под трудновыговариваемым названием «Колхоз «Ленинский». Вместо этого, проблуждав целый день в глухом лесу, они вышли к каким-то болотам. Вернувшаяся разведка доложила, что пройти через болота можно, и более того – этим путем явно шли отступавшие бойцы Красной армии (о том свидетельствовали свежие следы крови и протоптанные военными сапогами тропинки), но самое интересное, что впереди располагалась какая-то деревня. Она-то все и путала, ибо не была указана ни на одной из карт, имевшихся у лейтенанта. А ведь карты были точными, гораздо точнее советских, поскольку составлялись с немецкой тщательностью задолго до войны. Составлялись заброшенными на территорию СССР диверсантами и шпионами. Причем, как ни странно, их-то как раз советская власть совершенно игнорировала, зато ловила и сажала невинных советских граждан, в том числе и за шпионаж в пользу Германии. Об этом, впрочем, Фляйшауэр не мог знать, но если б и узнал, то вряд ли бы удивился. Тем более что в данный момент его больше волновало, как объяснить командиру пехотной роты обер-лейтенанту Ленцу, где они находятся. Тот и слышать не хотел ни о каких приблизительных координатах, требуя предельной точности. А услышав о неизвестной деревне, приказал немедленно выяснить название населенного пункта, занять его и стоять там, пока обходившие деревню с обеих сторон части танковой дивизии генерала Хайнца и остальные части роты не сомкнутся и продвижение заблудившегося взвода не станет возможным без риска быть уничтоженным. И хотя Фляйшауэру ужасно хотелось спросить, на кой черт вообще нужно было посылать его солдат в этом направлении без подкрепления, он сдержался и, сухо буркнув: «Jawohl!», повесил трубку рации.

Поскольку разведка никакого присутствия советских войск в деревне не обнаружила, лейтенант приказал немедленно выступать. В дополнение к приказу он напомнил своим солдатам, что никакого насилия над мирным населением не потерпит и будет беспощадно карать каждого, кто выйдет за рамки устава. Это предупреждение было не столько следствием какого-то особенно добродушного характера лейтенанта, сколько принципиальным следованием предписаниям свыше. Немцы должны были зайти в деревню не как завоеватели, а как освободители. Большевиков и евреев, естественно, расстрелять (это входило в предписания), но только их и никого больше. Женщин не трогать, местное население не обижать, не мародерствовать и вообще вести себя максимально корректно.

В Невидово взвод в количестве пятидесяти человек под командованием лейтенанта Фляйшауэра вошел на рассвете. Вошел неторопливо. Да и куда торопиться-то? Лейтенанта немного удивило отсутствие большевистской символики, но, видимо, жители уже все сняли. Пропаганда уверяла, что в русских селах и городах немцев будут встречать хлебом-солью. В Невидове их, однако, не встретила ни одна живая душа. Если не считать хряка, никак не отреагировавшего на появление гостей. Не то чтобы Фляйшауэру очень хотелось попробовать странного славянского блюда, состоящего из хлеба и соли, но сам факт гостеприимства его бы порадовал. Впрочем, на площади посреди деревни работало немецкое полевое радио, что приятно удивило и лейтенанта, и солдат. Как знать, может, это и было невидовским вариантом «хлебосольства». Главный балагур минометчик Вестермайер тут же начал громко подпевать в тон звучащей песенке, пародируя женский вокал и строя разные уморительные рожи. Незатейливый юмор вызвал у уставших солдат улыбку, и даже лейтенант невольно усмехнулся. Он знал, что балагуры вроде Вестермайера незаменимы не только во время затишья, но и во время боевых действий – они, если надо, и приказ выполнят, и товарища телом прикроют. Это он понял еще в бытность своей службы в Африке, когда один такой балагур ценой собственной жизни сорвал внезапное наступление англичан.

Оставив позади телеграфный столб с радиоточкой, взвод прошагал вниз по улице и замер, потому что дальше был пруд, за которым снова тянулись лес и болота.

Шедший одним из первых Вестермайер повернулся и крикнул лейтенанту:

– Weiter geht’s nicht!  [1]

Но Фляйшауэр это уже и сам понял. Он приказал своему помощнику и по совместительству переводчику фельдфебелю Шнайдеру разослать несколько солдат по домам, чтобы через полчаса собрать все местное население у телеграфного столба. Остальным бойцам разрешил искупаться в пруду.

– Füenfzehn Minuten und keine Minute läenger! – крикнул лейтенант. – Wer später kommt, wird sofort zürueck nach Hause geshickt  [2].

Солдаты оценили шутку громким хохотом и, молниеносно скинув осточертевшую униформу и карабины, бросились в прохладную воду. Пока они плескались, Фляйшауэр сидел на берегу, грыз горькую травинку и размышлял, сколько им здесь придется проторчать. Не то чтоб он сильно рвался в бой – в отличие от новоиспеченных офицеров, которые, казалось, просто мечтали, чтоб им побыстрее оторвало голову, лейтенант знал цену как жизни, так и смерти, – просто не любил неизвестность. А в такой глуши она была почти неизбежна.