Всеволод Бенигсен - Чакра Фролова

Кучник остался цел, но получил осколочное ранение в ногу и продолжать движение не мог. А поскольку никаких транспортных средств не осталось, был вынужден вернуться в Минск. Ясно представляя немецкую политику относительно евреев, он спрятался в подвал к Лушкевичу и стал залечивать рану, заодно дожидаясь Лушкевича, который только-только выкарабкался из липкого гриппа и был еще слишком слаб для побега. Кроме того, они оба не знали, как бежать из оккупированного города. Помог случай. На рынке Лушкевич встретил Райзберга. Оказалось, что тот тоже опоздал с эвакуацией, хотя и не сильно переживал по этому поводу. Пугавшийся любой мелочи, Райзберг проявлял поразительную близорукость, когда сталкивался нос к носу с реальной опасностью. В тот момент, когда его встретил Лушкевич, он наивно шел отмечаться в немецкую комендатуру.

– Вы что, с ума сошли? – зашипел Лушкевич, выпучив глаза. – Вы что, не понимаете, что немцы делают с евреями?

– Что вы так шипите, Степан Анатольевич? – заволновался с легким одесским акцентом Райзберг. В моменты душевного волнения у него всегда прорезался одесский акцент, доставшийся от бабушки, у которой он проводил в детстве каждое лето. – Что они могут сделать с евреями? Убить, что ли?

– Вы так удивленно говорите слово «убить», как будто во время войны солдаты обычно водят хороводы и подарки раздают.

– Послушайте, Степан Анатольевич, вы же неглупый человек, – начал Райзберг, и Лушкевич, догадавшись, что собеседник скоро свернет разговор, резко перебил его:

– Зато вы глупый.

Эта реплика сбила с толку Райзберга, и он испуганно замолчал.

– Простите, Ефим Соломонович, – извинился Лушкевич. – Я не хотел вас обидеть. Просто тут дело совершенно ясное. Немцы с евреями церемониться не будут. Или вам недостаточно плакатов, что висят по всему городу?

– Но зачем им нас убивать? – озадаченно спросил Райзберг, начиная все больше и больше нервничать. – Мы же можем принести пользу.

– Вы что же это, собираетесь на немцев работать? – ехидно заметил Лушкевич.

Райзберг понял, что ляпнул глупость и смущенно прикусил губу.

– Так, – отрезал Лушкевич. – Ни в какую комендатуру или куда вы там собирались вы не пойдете.

– А куда я пойду? – растерялся Райзберг.

– Сначала спрячетесь у меня. А после… после побежим из города.

Райзберг побледнел и начал судорожно озираться, как будто за ним уже вели слежку.

– Побежим?!

– Да, побежим. А что вас так удивляет?

– Но я же не преступник, чтобы бежать.

В его законопослушной голове никак не укладывалась мысль, что ему надо бежать.

– Кучник, который прячется у меня в подвале, тоже не преступник. И я не преступник. Но мы бежим. Я понимаю, если бы у вас была семья… А так…

– Да, но у вас с Кучником, видимо, есть причины.

– Фу-ты ну-ты! Опять двадцать пять! – сплюнул с досады Лушкевич и решил, что объяснять Райзбергу надо от обратного.

– Вы вообще советский человек?

– Конечно, советский, – доверчиво пробормотал Райзберг, чувствуя, что загоняет себя в ловушку, откуда нет выхода.

– А тогда я хочу знать, как советский человек Ефим Соломонович Райзберг собирается бороться с врагами советской власти, находясь на оккупированной территории.

– Я?

– Нет, Пушкин! Может, вы планируете организовать в Минске боевое подполье? Может, собираетесь остаться в городе, чтобы терроризировать немецких оккупантов? Будете по ночам нападать на немецких солдат и пускать под откос поезда? Зубами перегрызать линии электропередач? Дырявить бензобаки немецких танков? Или, может, обвязавшись гранатами, явитесь в комендатуру и подорвете себя?

– У меня плохое зрение, – поспешно и совершенно не к месту вставил Райзберг, словно плохое зрение могло повлиять на эффективность самоликвидации.

– Тогда слушайте меня, товарищ Райзберг. И не морочьте мне голову. Если вы советский человек, значит, должны быть там, где советская власть. А там уже найдут способ заставить вас приносить пользу.

– А как вы собираетесь бежать? – спросил Райзберг, поняв, что спорить нет смысла, так как все его контраргументы выглядят трусливыми и неубедительными.

– Пока не знаю, – хмуро ответил Лушкевич. – Сейчас рассматриваем различные варианты, но… честно говоря… все слишком рискованно… Хотя в данном положении было бы странно рассчитывать на беспечную прогулку.

– Печально, – согласился Райзберг и даже напустил печальный вид, хотя в душе обрадовался, что фактор «риска» все-таки принимается беглецами в расчет как нежелательный.

– Да уж невесело, – согласился Лушкевич.

– А вариантов, как я понимаю, не очень много? – полуутвердительно спросил Райзберг.

– Ну а какие тут могут быть варианты, – хмыкнул Лушкевич. – Идеально – это получить пропуск в комендатуре. Да кто ж нам разрешит уехать. Тем более вам с Кучником.

– Ну да, – вздохнул Райзберг. – Остается искать обходные пути.

– Да не обходные, а выходные. Может, у вас есть какие-то идеи?

– Упаси бог, – испугался Райзберг, как будто его в чем-то обвинили. Но смутившись собственной трусости, тут же поправился:

– Я в том смысле, что новых идей нет – идеи во все времена были одинаковыми.

– Например?

– Ну-у… как в авантюрной литературе. Рыть тайный ход, как Монте-Кристо. Или строить подводную лодку, как капитан Немо. Или как Жан Вальжан… В общем…

– Какой Вальжан? – недоуменно перебил Лушкевич.

– Ну, который у Гюго в «Отверженных». Во время баррикад, помните? Тащил раненого по канализации…

Лушкевич застыл с вытаращенными глазами и несколько секунд стоял, пялясь на Райзберга.

– Что с вами? – испугался Райзберг. – Вы не читали Гюго?!

Лушкевич хлопнул себя по лбу и расхохотался.

– Ха-ха! Да вы гений, Ефим Соломонович, черт возьми! Ну, конечно! Канализация! Как же я сразу не догадался? Вы – гений! Абсолютный гений!

– Ну уж и гений, – смутился Райзберг, успокоенный больше тем, что собеседник все-таки читал Гюго.

– А мы с Кучником, как идиоты, сидим и велосипед изобретаем. А тут! Господи! Ну конечно, канализация!

– Ну да, – кивнул Райзберг и смущенно добавил: – Послушайте, значит, вы с Кучником, наверное, теперь сможете сбежать?

– Наверняка!

– Вот и чудесно. Рад, что оказался полезным.

– Да не то слово!

Райзберг обрадовался и заглянул в глаза Лушкевичу:

– Значит, я могу остаться?

Фролов сидел в подвале Лушкевича и смотрел, как суетятся вокруг собранных вещей Лушкевич и Кучник. В противоположном от Фролова углу сидел Райзберг и нервно кусал губу. Казалось, он до последней минуты надеялся, что опасное предприятие сорвется.

В возможности такого развития событий его убеждали и Лушкевич с Кучником, которые беспрерывно ругались, словно пытаясь подловить друг дружку на разгильдяйстве, грозящем поставить крест на всей операции.