Дмитрий Вересов - Смотритель

И вот он опять тут, и опять начинаются какие-то непонятки. Однако сверток с красной шубой был совершенно реальным, и потому Павлов упорно разворачивался и снова начинал искать поворот. Когда же он уже сбился со счета, и огромные тополя начали мельтешить так, что мутился ум, из ивовых кустов обочины появился тот самый покупатель, причем в хорошем костюме и внезапно сверкнувших на солнце дорогих часах.

– Вот и славно! – взмахнул он как-то по-игрушечному ручками, останавливая машину. – Чего тянуть-то? Давайте сразу и опробуем, что ли?

– Что опробуем? Вы хотите сказать… Но сейчас же лето…

– Кому как, – пожал тот плечами. – Ставьте-ка машину здесь, – он ткнул пальцем в невидимый за кустами тупичок, – доставайте шубу, и пошли.

Заинтригованный вне всякой меры, Павлов деловито исполнил все то, что сказал ему этот странный мужичок, и пошел на другую сторону шоссе за нелепой фигурой в красном.

Шуба моталась у Павлова перед глазами и резала глаза, как огонь, а старик болтал нечто уже совсем невразумительное:

– Что-то поздненько вы, поздненько… Несколько запоздали, голубчик. Не ожидал. Вот и пришлось, так сказать… Ну да ладно, удивительного-то, в общем, в этом мало: сторона ваша смурная, живого человека совсем задушила северными ересями, чувства заглохли, не говоря уже о нюхе и духе. Разум все пожрал – да только разум этот выморочный, ничего общего с жизнью не имеющий…

Павлов слушал эти речи, уже ничего не понимая, хотя ничего нелогичного в них вроде бы и не говорилось. Более того, в перерыве между всеми этими междузаметиями старик успевал весьма образно и грамотно рассказывать о величаво проплывавших мимо них местах:

– Парк в приречной своей части всегда был дик и дремуч, порой сюда даже лоси захаживали, которые, конечно же, всегда намного предпочтительнее праздных дачников. А цветов было сколько! Видите, скабиоза! Ох, давно-давно не видал! И, разумеется, бабочки: евпетиции, катокалы, болории, сатириды…

– Вы энтомолог?

– Что? Ах, ну да, в некотором смысле. И ботаник, и зоолог, и архитектор, и астро́ном, – старик радостно рассмеялся, а парк тем временем уже превратился в лес, причем лес парной, темный, болотистый. – Видите, шуба-то здесь как годится! – довольно потирал руки покупатель, заказанное «манто» пока, правда, так и не купивший. Его действительно было очень хорошо видно в этих краях даже тогда, когда он отбегал за каким-либо грибом или растением. – Брусничку любите? – неожиданно поинтересовался он.

Павлов сразу же ощутил во рту глянцевую кислинку и кивнул.

– Вот и отлично, тут есть один брусничник – сказочный! Год на год, конечно, не приходится, но я сейчас сбегаю на разведку – и, бог даст, попируем. Вы присядьте пока вон тут на полянке.

Старичок усадил Павлова на сухой мшанник, пахнущий солнцем и смолой, и в следующее мгновение его красный сполох метнулся влево.

Ждать вороватого старика Павлов перестал уже через полчаса. Поначалу он хмурился и злился, а потом долго хохотал на весь лес: провели, как мальчишку, деревенского дурачка. И ведь предупреждала же его умница Ольга – и пусть она говорила о таинственной Тате, знак все равно был дан, знак из тех, которых мы не хотим ни видеть, ни слышать, ни даже обдумывать. Павлов растянулся на щекочущем шею мху, и в голову полезли не совсем уместные в нынешнем его положении мысли о смысле жизни, об истине и о бессмысленности человека, который каждый день приближает себя к смерти и знает это, и при всем при этом преспокойненько живет, как будто ничего не происходит. Потом он стал думать о Тате, о том, каким образом достался ей этот дорогущий дом на острове, и еще о том, что, и подумать даже страшно, полюби она его, ему, пожалуй, и нечем будет ей ответить в высоком человеческом смысле, ибо исчерпает он себя с ней за месяц-два. Но вот ему пришлось оторваться от всех этих невеселых размышлений. Небо потемнело, и надо было выбираться.

Павлов, не торопясь, побрел вдоль опушки леса. Сначала он внимательно присматривался к сторонам света, но вскоре ему это надоело, и он просто свернул в ту сторону, куда сбежал старик. К его удивлению, скоро он действительно вышел на брусничник, весь переливавшийся от жемчужно-розового до багряно-жгучего, и в этом пламени не сразу заметил злосчастную шубу. Она не была сброшена впопыхах, а как-то по-хозяйски висела на суковатой палке, как на плечиках. Ситуация начинала зашкаливать.

Павлов осторожно и почти суеверно подошел к пламенеющему меху, тихонько шевелившемуся от ветерка. Ему становилось все больше не по себе. Зачем вся эта история? Кто этот сумасшедший? Куда он привел его и зачем? Куда пропал сам и почему? Вопросов появлялось все больше, а ответов не возникало вовсе. А вокруг тихо и властно гудел лес, но молодая поросль с трудом пробивалась сквозь деревья, приговоренные к смерти. Павлов нерешительно ощупал как-то слишком явно оттопырившийся карман шубы и неожиданно обнаружил там какие-то предметы. Он вытащил их на свет Божий и окончательно растерялся: это был щегольской носовой платок, еловая шишка и что-то сухое и атласистое, оказавшееся самым настоящим звериным ухом.

И в тот же момент где-то неподалеку завыла собака. Павлов был вовсе не робкого десятка, спокойно плавал в шторм, когда большинство отсиживалось в бухтах, мог запросто подраться на улице с парой-тройкой гнусных юнцов, ходил ночью по кладбищам и вообще считал себя человеком уверенным и практически в любой ситуации знающим, что нужно делать и как себя правильно вести. Даже с приступами своей необъяснимой тоски он все-таки кое-как, но справлялся. Однако сейчас он ощутил свое полное ничтожество и бессилие вкупе с предательским холодком, тоненьким ручейком струившимся вдоль позвоночника. Надо было что-то делать, на что-то решаться.

Павлов положил обнаруженные вещи обратно в карман и решил пойти прямо на собачий вой, руководствуясь тем распространенным в среде городских жителей заблуждением, что собака всегда выведет к человеку. Однако он шел, а животное все оставалось на том же расстоянии, что и прежде. Он прибавил шагу, потом побежал, но ничего не изменилось. Наконец, он попал в необозримый черничник и на этом свободном пространстве успел заметить, как далеко впереди в кустах мелькнула здоровая рыжеватая дворняга, и вой, кстати сказать, весьма разнообразный, с фиоритурами и обертонами, прекратился. За узкой полоской деревьев, где исчез пес, виднелся просвет – это было небо, уже налившееся тяжестью северного августовского вечера.

Павлов бегом рванул туда, пятная джинсы налившимися в последнюю меру ягодами, и, продравшись сквозь кусты, выскочил на высокий речной берег. На островке посередине темнело строение. Сердце у него радостно вздрогнуло, но когда он присмотрелся, то увидел, что это всего лишь старое полуразвалившееся здание, с остатками каких-то колонок у кособокого крыльца.