Мария Метлицкая - Дорога на две улицы

Весельчак-доктор проходил под кличкой Колобок. Здесь были две составляющие: во-первых, фамилия Колобов, а во-вторых, внешний вид самого доктора – низкорослого, пухлявого, круглолицего и краснощекого.

Колобок этот был мастер коммуникации – достать мог все, что угодно. От финской вагонки до деревянных, остродефицитных дверей. Еще он умел класть печи и камины – делал это «исключительно из удовольствия», хобби, так сказать.

Он и сложил печь-камин – маленькую, изящную и очень продуктивную. Да еще и выложил самодельными изразцами. Точнее, мозаикой, со вкусом собранной из остатков цветной керамической плитки.

Колобок резво гонял по Подмосковью на раздолбанных «Жигулях» и слушал кассеты с редкими записями Высоцкого.

Он был холост и жил с престарелой мамой. Из тех, кто туго натягивает короткий родительский поводок.

Маму свою Колобок обожал и, очевидно, боялся.

Первые месяцы их романа встречи проходили на недостроенной даче. В «Машкиной» мансарде, на полу, на матрасах.

Елена думала – ну, толк от «стройки века» уже есть. Что там дальше и как все сложится – не загадывать. А Лелька просто расцвела, захорошела. Румянец на щеках, глаза блестят. Даже волосы слегка закудрявились, вот чудеса.

Может быть, сложится? Дай-то бог! Все-таки человек неженатый, свободный. Ущерб никому не наносится.

Сережа, кстати, на стройке не появился ни разу, как Елена его ни уговаривала.

– Дела у меня, – бросал он, хватал куртку и выскакивал за дверь.

Никоша пребывал в прекрасном настроении. Был очень оживлен, остроумен и даже что-то напевал по утрам в ванной.

Ольга назвала это «головокружением от успехов».

Наивные! Дело было совершенно в другом.

Никоша влюбился. А они проглядели! И мать, и сестра, и отец ничего не заметили.

Какие дураки – решили, что этот вопрос, вопрос личной жизни, для него закрыт. Так были уверены, что и мыслей подобных, и опасений ни у кого не возникало.

Живет себе юноша, живет. Делает успехи, увлечен своим делом. Скорее всего, сделает успешную карьеру. И все. И все? Нет, не все.

В сентябре, когда строительство «родового поместья» подходило к концу и Ольга и Елена озабоченно мотались с Колобком на его «Жигулях» по окрестным поселкам и городишкам в поисках мебели, абажуров, кастрюль, посуды, занавесок и всяческой дачной утвари, Никоша объявил, что собирается представить им свою невесту. Официально – так как заявление в загс уже подано и остается, собственно, только всем познакомиться и все обсудить.

– Все остальное, – смущенно произнес он, – в смысле, по поводу свадьбы.

Елена остолбенела. Вот таких новостей она не ожидала точно. Да и никто не ожидал, что говорить. Все так растерялись, что дачные приятные уже хлопоты разом отошли на второй план.

Елена опять сидела на стуле и смотрела в окно.

Ольга пыталась ее растормошить:

– Да что плохого, мама? Все слава богу! И кто мог об этом мечтать? У Никоши будет нормальная, полноценная, человеческая жизнь. Семья, дети. Разве не радость?

Елена смотрела на дочь с осуждением:

– Какая радость, Леля? Какая семья? Какие дети? Он сам – дите. И дитем останется. А ответственность? А кормить эту самую семью? А его приступы? Кто и как будет с этим жить и бороться? Я лично вижу в этом что-то нездоровое. Какую-то корысть. Вот он говорит – нормальная, здоровая и интересная женщина. А скажи мне, зачем он нужен нормальной, здоровой и интересной женщине? Разве мало мужиков, прости меня, здоровых и нормальных? И это я говорю, заметь, о своем сыне! А мне даже думать об этом непросто. Не то что произносить вслух!

– Ты сомневаешься, что Никошку можно полюбить? Нашего Никошку? Самого чудного, трепетного, разумного и нежного мальчика? Или ты думаешь, что все это заметно только нам?

– А все остальное? – ответила Елена. – Не заметить всего остального, знаешь ли… И его физическое увечье, и его психику, и его неприспособленность. И все проблемы со здоровьем! И то, что в свои девятнадцать он похож на подростка – не только внешне… Знаешь ли, не думаю, что среди нынешних дам найдется женщина, способная на самоотречение и подвиг. А жить с больным человеком – точно подвиг. Я уже не говорю про скрытую от посторонних глаз семейную жизнь. Личную, так сказать. Хотя… Как врач, я понимаю – ТАМ может быть все вполне в норме. Ну или приближенно к норме. И все-таки…

– Мам! А что такое норма? Ты вот мне можешь объяснить? – И Ольга расхохоталась.

Елена махнула рукой:

– Да ну тебя!

Дата знакомства с невестой была согласована и озвучена. С угощением Елена решила не напрягаться (Машкины словечки).

– Много чести! Что есть, то и подадим, – сообщила она дочери.

И Ольга опять ее осудила:

– Подумай о Никоше! Ведь его ты, по крайней мере, уважаешь? – И добавила: – Не ревнуй, мам! Не губи себя и его.

Ревновала. Конечно, ревновала. Все шло именно отсюда. Привыкла, что этот мальчик – ее мальчик. Только ее! И так будет всегда. Всегда, до конца ее жизни. Всегда она будет заходить в его комнату, садиться на край его кровати, и они будут шептаться перед сном. Обо всем на свете, обо всем.

Ее любимый и самый нежный мальчик. Ее выстраданный и вымоленный сынок! Ее Одуванчик!

И он будет доверять ей все свои самые главные секреты. Ей и только ей.

Какая еще женщина, помилуйте! Какая женщина может встать между ними? Ее сыном и ею?

Невозможно. Просто невозможно, и все.

Оказалось – возможно. Даже очень. И женщина эта появилась в их квартире в положенный час, не задержалась.

И Елена увидела ее. Ох, а дальше было совсем плохо.

Женщина (не девушка – именно женщина!) в белом плаще, с букетом красных дурацких гвоздик, стояла на пороге, не решаясь войти в квартиру. Она была очень бледна и перепугана – и это бросалось в глаза.

Елена прислонилась к стене и невольно положила ладонь на левую грудь.

Первой пришла в себя Ольга. Кашлянула и буркнула:

– Проходите.

Гостья тревожно взглянула на Никошу и наконец шагнула в прихожую.

Никоша торопливо помог ей снять промокший плащ.

Она мельком глянула в зеркало, поправила волосы и обернулась к Елене.

– Катя, – сказала она и протянула руку.

– Без отчества? – уточнила Елена.

Ольга хмыкнула.

– Без, – спокойно ответила та и чуть прищурила глаза.

Прошли в столовую. Расселись за столом в полном молчании.

– Чаю? – предложила Ольга.

Катя молча пожала плечами.

Никоша беспокойно смотрел на мать.

Ольга разлила в чашки чай и нарезала торт.

Минут через десять, когда молчание стало совсем невыносимым, Ольга, откашлявшись, подала голос:

– Ну-с, и какие планы на дальнейшую жизнь?

– Леля! – взмолился Никоша.

Катя кивнула и слегка улыбнулась: