Михаил Идов - Чёс (сборник)

– Это ты ей ром вез? – спросил я, просто чтобы что-то спросить.

– И да и нет. То есть ей, конечно. Но чтобы… это… вылить. – Он поднял мокрое лицо. – Ты понимаешь?

– Кажется. Начинаю.

– Ладно, хватит с-соплей. – Фред встал, несмело шагнул к выходу и со второй попытки ухватился за дверную ручку. – Как ты думаешь, когда нас отсюда?

– Со дня на день, Фред.

– Да. Со дня на день. Точно. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – сказал я, закрывая за ним дверь, и завалился обратно на кровать. Пошарил вокруг в поисках развлечений. В ящике ночного столика нашлась брошюра на четырех языках с объяснением, как работает кондиционер ( Air Conditioner. Aire Acondicionado. Climatisation. Klimaanlage ). Кондиционер не работал. Я лежал и читал эту брошюру, слушая нарастающий по частоте и громкости кашель за стеной. Квадрат белесого пластика начинал наполняться рассеянным солнцем десятого дня.

Армянская улица (Лебу Армениан), что проходит по самому центру Пенанга, обязана своим неожиданным именем братьям Саркис. Мартин, Тигран, Авиет и Аршак – квартет офранцуженных усачей – в свое время построили и содержали три лучших отеля Юго-Восточной Азии: “Гран-Палас” в центре Бангкока, сингапурский “Раффлз” и тавтологически нареченный “Истерн энд Ориентал” в Пенанге как таковом. Настолько колоритными персонажами были братья Саркис, что по британской Малайе о них ходил трехязычный и чрезвычайно несмешной анекдот: Who are orang sakai? – Armenian hoteliers . Не менее знамениты были постояльцы. Любой литератор, стоивший своего пробкового шлема, предпочитал воспевать местные brutalities из уюта безейно-белого “И энд О” с горячей водой и телефоном на каждом этаже; сюда волокли свой культурный багаж Редьярд Киплинг, Сомерсет Моэм и позднее – Грэм Грин.

Улицу Армянскую все это великолепие не затронуло. Ее отличает разве что обилие коньзи, китайских клановых домов, большинство из которых за последнее столетие пришли в упадок вслед за воздвигшими их кланами. Узнать такие легко: окна забиты крест-накрест, древний замок приржавел к щеколде, в многочисленные щели рассохшихся ворот видно, как между плит внутреннего дворика топорщатся узкие щетки травы. Есть дома побогаче, где в рядах закопченных дощечек на стене попечителей нет-нет да и встретишь новые, блестящие, с именами бостонских врачей и шанхайских автодилеров. А неподалеку громоздится Кху-Коньзи, оплот одного из самых могущественных китайских кланов Малайзии. В чайных салонах Пенанга любят рассказывать, как в надцатых годах прошлого века семейство Кху, празднуя победу над враждебным кланом, перестаралось с сусальным золотом и пучеглазыми львами и получило мягкую коррективу свыше: коньзи сгорел дотла. Реставрация святилища, пусть и в более сдержанном стиле, истощила клановую казну, и с любопытных чужаков стали брать по паре ринггитов за экскурсию.

Так дом Кху превратился в туристическую достопримечательность. К шестидесятым годам во дворике уже вовсю шла торговля открытками и парасолями. Для сувениров построили стилизованный под пагоду ларек, а туристам выделили особое фойе, чтобы не толпились на жаркой и шаткой веранде. Вскоре заявился и Голливуд в лице второй съемочной группы ориентального эпоса “Пламя над Пекином” с Элизабет Тейлор в главной роли. Изначально предполагалось, что американцы снимут лишь несколько общих планов фасада, но режиссер второй группы влюбился в фактуру, позвонил режиссеру первой, и после недолгих переговоров съемки кульминационной битвы с коммунистами перенесли из павильона в Северной Каролине в церемониальный зал Кху-Коньзи. До сих пор существуют фотографии, на которых невозмутимые старейшины клана потягивают чай с Элизабет Тейлор, одетой в саронг и тюрбан.

Технологическая изощренность хозяев росла параллельно их деловой хватке. Когда наступила эра видеомагнитофона, гостей принялись насильно усаживать в фойе перед телеэкраном, на котором с помощью гравюр, фотографий и пары актеров-любителей в исторически достоверных костюмах разворачивалась славная история клана Кху. Далее шли фрагменты из забытого на Западе “Пламени над Пекином”. Смотритель дома споро продавал зевающим австралийцам и шведам соленые орешки и сельтерскую воду. Именно его наблюдательности, пожалуй, и обязаны мы следующим развитием событий.

В конце 1980-х смотритель – старик, чья родословная лишь мимолетно соприкасалась с могучим генеалогическим древом Кху, успевший одряхлеть на своей необременительной должности, – заметил, что туристов из Европы зачастую приводит в восторг один из продающихся в фойе напитков – охлажденный хризантемовый чай. Американцам он, как правило, претил, будучи чересчур сладким; австралийцы, те вообще предпочитали пиво. Среди гостей же из Старого Света было отнюдь не редкостью забежать в Кху-Коньзи по второму разу перед отъездом из Пенанга с единственной целью – выпить хризантемового чая.

Кипятить, настаивать и охлаждать напиток по пять раз на дню становилось невмоготу, а просить помощи старик стеснялся, подозревал, что его попросту заменят расторопным юношей. Однажды, не придавая своим действиям особого значения, он попросту наполнил хризантемовым сиропом сифон для сельтерской и подал результат первому курносому блондину из посетителей. Из медного носика с ревом исторглась пенная розоватая шипучка. В тот день, как назло, перед коньзи остановился автобус немецкого комплексного тура. За газированным чаем выстроилась очередь. В храм почти никто не зашел.

К пяти вечера вконец измученный смотритель, пропахший хризантемами и потом, запер гостевое фойе и направился к старейшинам. Объяснить происходящее, не бросая тени на достояние и имя клана, было почти невозможно. Старик решил облечь свою жалобу в доспехи праведного гнева: жирные чужаки принимают нас за чайный салон; может, пора клану Кху временно прикрыть двери для всех, кроме самых достойных и состоятельных визитеров?

К удивлению смотрителя, бранить его не стали. Наоборот, старейшины выказали живейший интерес к истории о хризантемовой газировке и велели по возможности следить, выходцам из какой страны она больше всего по душе. Было также решено перевести к старику под начало продавщицу из сувенирного ларька, а в ларек нанять кого-нибудь еще. Таким образом, работа смотрителя сводилась к учету национальной принадлежности посетителей и – время от времени – ласковым взглядам в сторону юной Мэй, в руках которой восторженно горланил старый сифон.

Полгода спустя смотритель представил старейшинам свой отчет. Согласно его наблюдениям, наиболее равнодушно к хризантемовой газировке относились выходцы из экваториальных климатов, а также славяне, которых, впрочем, в Пенанге тогда видели редко. За ними шли североамериканцы (включая канадцев), англичане и коренные малайцы, затем скандинавы, французы и подданные КНР. Первыми, утверждал ненаучный труд, с огромным отрывом финишировали австрийцы и немцы, кидавшиеся на пойло как на медовуху Нибелунгов. На том и остановились. Один из старейшин, вооружившись международным реестром попечителей, ушел звонить в Берлин и Вену, а другой ласково похлопал старика по плечу и предложил обыкновенного, не хризантемового, чая лапсанг-сушонг.