Сергей Шаргунов - 1993

– Кто не примет нас или зло нам причинит… – у той внутренним смешком затряслись губы и щеки.

– Что?

– То…

– Раз начала, договаривай… Напугала ежа голой жопой. Ну? Ну чего ты, а?

Он смотрел дерзко и зорко, словно готовясь к прыжку. У Августы плескались молочно-карие глаза, сразу насмешливые и встревоженные.

– Думаешь, если старая, тебе всё можно? В гляделки играем? Зырь, зырь, сектантка херова!

– Игорь! – вскрикнула Света.

– Прости его, космос. – Августа, спрятав взгляд и бормоча, встала из-за стола. – Прости его… космос… – Она шла медленно, ни на кого не глядя. Скрылась в коридоре.

– Вы чего творите? – Виктор налил новую рюмку.

– Так ей и надо! – зашумели старухи.

– Хулиганка, – сказал старик из Хотькова.

– Нехорошо получилось, – сказала Лена. – Всё же она нашей Вале подругой была. Надо Валю поминать, а мы о чем!

– Да и жить с ней рядом, – сказала Света. – Мы, наверно, с Речного сюда переедем, а там сдадим. – Она выдержала паузу. – Ой, и правда нехорошо. Зачем, Игорь, так грубишь?

– А чего она стращает?

– У нас с квартирой плохая история, – раздался шелестящий голос женщины с младенцем на руках, всё это время стоявшей у плиты. – Приходили уже. Говорят: расселять будут.

– Кто приходил-то? – спросил Игорь резко.

– К Новому году выселим, говорят. – Женщина прошла за стол и, ловко прижимая спящего, заняла место Августы. – Весной дело было. Я еще с животом. Утром в дверь звонок. Открываю скорей, врача ждала. Двое. “Расселять вас будем!” Я чуть рожать не начала. “Куда расселять? И с какой стати?” – “Есть решение. Коммуналки все расселяют. Нашей фирме вас поручили”. Смотрю: нерусские оба, спрашиваю: “Вы откуда?” Один: “Я армянин”, другой: “А я азербайджанец” – и зубы скалят. Тут другие наши к дверям подошли. Эти двое на площадке топчутся, как будто неуютно им. Один говорит: “Всё понятно?” Другой повторил: “Готовьтесь. До Нового года всех расселим”. И вниз побежали, как мальчишки. Стоим у открытых дверей и не знаем: что это было? Май прошел, в мае я рожала, вот июнь, пока ни слуху ни духу. Я потом вспомнила: это ж первое апреля было! Может, розыгрыш?

– Бред какой-то, – сказал Виктор. – Армянин с азербайджанцем.

– Ради денег всё бывает, – сказал Игорь наставительно.

– Никакой жизни не стало, – вздохнул старик из Хотькова.

– Может, и заживем! – сказал Игорь. – Если волю дадут. Много болтунов и бездельников. Отсюда всякая нечисть и берется. Депутаты вон тоже аферисты те еще, паскудники. Пятый микрофон, третий, сто восьмой, а толку от их болтовни… Даже закон о земле не принимают.

– Они вопросы задают. – Виктор махнул рюмку. – Они за народ спрашивают.

– Ты закусывай! – сказала Лена беспокойно.

– За народ только и знают что трещат, – Игорь раздраженно захрустел квашеной капустой. – А надо вперед идти. Чтоб по-человечески жилось. Да? – Дожевал, громко проглотил. – Да или нет?

– Да, да, нет, да, – передразнил Виктор.

– Ты что? – Игорь неприветливо поднял бровь.

– Так ведь голосовал?

– Да мы разве помним? – вмешалась Света. – Вроде мы и не ходили… Мы ж в этот день…

– Ходили, – перебил муж. – Голосовали. Да, да, нет, да. За Ельцина. За новую Россию. Без красной сволочи. Я сам свой ствол достану, если что.

– А я тебе раньше топором башку срублю, – сказал Виктор внушительно, налил и выпил.

Все притихли.

Ребенок на руках женщины тревожно заскулил.

– Во! – Старик из Хотькова показал Тане большой палец. – Лихой у тебя папаня!

– Не слушайте его! – зачастила Лена. – Свихнулся он! Всё время съезды смотрит!

– Помяните мое слово! – Виктор налил еще и обвел всех загоревшимся взглядом, точно произносит тост за победу. – Желаю вам… Всем вам желаю, на шкуре своей… Всем вам… Тошно с вами! Один человек живой, и ту прогнали! Старуху! А все сидят, мол, так и надо… – Еще выпил.

– Ты чего хамишь? – спросил Игорь сипло.

– Прекратите вы! – испуганно вскрикнула Света. – Мы зачем собрались? Мы мамулечку мою поминаем… И так тяжело, а вы…

Младенец зарыдал. Державшая его женщина встала и закачала свертком из стороны в сторону, издавая шипящие звуки.

Виктор волком смотрел на Игоря. Вскочил:

– Пора!

Он вытаращился на дочку, перевел бешеные глаза на жену. Развернулся, пошел по коридору.

– Бескультурье, – проскрипел старик из Хотькова.

– Опасно… Вдруг чего… – Лена глотала звуки. – Нажрался, скотина! Я ему завтра устрою!

Было слышно: Виктор, чертыхаясь, возился с замком.

Лена поцеловала Свету, потрепала по стриженой макушке Игоря.

– Простите! Стой ты!

Побежала.

– До свидания! – звонко сказала Таня и тенью метнулась за матерью.

Виктор недолго был во власти алкоголя, а всего верней – просто выделывался.

От выпитого он не столько даже раскраснелся, сколько порыжел, весь превратившись в одну яркую веснушку. Он пританцовывал, раскачиваясь и подлетая тучным телом, пристукивал башмаками и тоненько блаженно повизгивал, как младенец на материнских руках. В узком и длинном небе над переулком давились облака.

Лена твердила ему главное, что ее мучило и жгло:

– Витя, ты дальше не пей! Ты дальше только не пей, ладно? Витя! Пойдем вон в тот дворик! Посидим! Таня водички купит. И поедем потихоньку…

Переулок был практически пустынен, и это окрыляло Виктора счастливым чувством беспредела.

Напротив старинного дома, который только что покинули Брянцевы, стоял особняк. На внушительной деревянной двери под козырьком тусклым золотом переливалась табличка с черными крупными буквами “Московская Патриархия”. Поодаль меж двумя окнами, укрытыми белоснежными занавесками, на выпуклом квадрате стены была наклеена листовка, желто-лимонная, вероятно, от солнца, длительного висения и клея. Сверху в половину листовки была черно-белая фотография: молодое, стыдливо-блудное лицо, туника вроде простыни и головной убор вроде полотенца, как некоторые женщины накручивают на волосы, выйдя из ванной. В левой руке богиня держала жезл, а правой благословляла.

Виктор коснулся ладонью губ, чмокнул, сделал размашистое движение рукой и всей пятерней хлопнул по листовке:

– Мадам, пойдемте танцевать!

– Тебя милиция заберет! – Лена воровато оглядела переулок.

– Ты чего нос воротишь? Не ревнуй меня к ней! Это же кар-тин-ка. Ее ж твоя мачеха и клеила. Нет Валентины, а бумажка висит!

Дверь особняка открылась, на порог выкатился плотный мужичок в костюме и закурил, буровя их пытливым взглядом.

– Пап, пойдем! – жалобно позвала Таня.

– Дочери бы постыдился! – сказала Лена.

Виктор запрокинул голову к облакам, как будто высылая в небо невидимые стрелы безумия. Вернув голову, сказал с безоружной зевотой:

– Да чо вы прилипли, как репей. Идем!