Сергей Шаргунов - 1993

А с год тому назад, тоже в августе, в будний день – народу мало, ехали с ним и Таней в электричке из Пушкино, с вещевого рынка (тулуп и по паре валенок купили задешево, готовь сани летом). В вагоне какой-то хмырь лет двадцати сидел, раздвинув ноги, грыз фисташки и между ног сплевывал и бросал скорлупки, которых уже накопилась горка.

– Э, дорогой, ты зачем свинячишь? – спросил Виктор угрюмо.

Парень смущенно вскинул белесые зенки:

– Да ладно, я немножко…

– Папа, хватит! – испугалась Таня.

– Убирайся отсюда, – сказал Виктор.

– Пошел вон, придурок! – поддержала Лена.

– Вы чего обзываетесь?

Парень бочком, ожидая удара, выбрался в проход и быстро зашагал в другой вагон.

– Хоть бы за собой убрал! – запоздало оживились пассажиры, до этого молчавшие.

Виктор пересел на место хмыря. Он равнодушно наступил на горку скорлупок, черепов в миниатюре, и они заскрипели под его подошвой.

Лена с горделивой тревогой посматривала на мужа. Он, похоже, уже забыл об изгнанном парне. Она думала, какой он внушительный – даже кулаки в ход пускать не нужно. Почему-то она об этом редко задумывалась: а ведь он защитник; у других – сплошь хлюпики, тут же – могучий человек, сразу ясно: лучше не связываться.

А в этом году возились в огороде, Лена схватилась за хоть и юную, но ошпарившую крапиву:

– Ой-я!

– Бо-бо? Ничего, полезная вещь…

– Ага, сам ее возьми, попробуй!

– Да не вопрос! Смотри и учись! – И Виктор двумя руками выдрал с корнем эту самую крапиву, приземистую толстуху.

Он стоял и ухмылялся, ломая колючее растение в ладонях, изгибал, крутил, завязывал узлами и, наконец, скатал в шар.

– Выбрось, умоляю! – попросила Лена.

Он мял и вращал зеленый нелепый шар, переламывая сочные изумрудные хрящики и присматривался к следующей крапиве, длинной, роскошной, неодолимой, темневшей у забора.

– Выбрось ее! Я сейчас на колени встану!

– Почему? – посмотрел с любопытством.

– Ты перед кем выделываешься? Ты что, мальчишка?

Она действительно была готова упасть в мольбе, так ее терзало это зрелище – муж, добровольно отдающий свои руки ожогам, чтобы доказать ей не пойми что.

Он выбросил шар, и она взяла его за руки и жадно рассматривала их, большие и грубые: сочетание розовых волдырей, рыжих волосков, ржавых мозолей и крепких ногтей.

…Они поднялись, и пошли обратно.

У заветной полянки с поваленной сосной Виктор посмотрел на часы:

– Сколько мы ходили? Почти три! В одиннадцать, считай, в лес зашли.

“Ау-у!” – раздалось совсем близко, из малинника с видом заговорщика вышел мужичок с пепельной бородкой и железным ведром.

– Много набрали?

– Нет, – сказал Виктор. – Мы недавно пришли. Но я уже белый нашел. – Он похлопал корзину. – А вы?

Мужичок поднял красный клетчатый платок: ведро было доверху набито грибами. Виктор присвистнул, Лена сказала: “Вот вы молодец!”

– Ау, ау, – сварливо раздалось из-за берез, и, прихрамывая, вышла коренастая женщина с розовым широким лицом. Она несла корзину, сквозь прутья которой было видно: грибов много и им тесно.

– Еще наберете, – прощающим тоном сказал мужичок. – Каждое утро новые подрастают. Давно такого не было.

– И вроде дождей особо нет, с чего бы? – нашлась Лена.

– Грибное лето к войне, – сказала женщина.

Таня пританцовывала у открытого окна под музыкальный канал 2×2.

– пел в телевизоре круглый бочонок Крылов.

За окном – улица и железная дорога.

Зеленым ветром налетел скорый поезд. Таня пыталась прочитать, что написано желтыми буквами: какое-то простое слово, кажется, “Воркута”. Она давно тренировалась читать из своего окна надписи на скорых поездах.

По улице, будто догоняя поезд, неслась машина. Затормозила с визгом.

– Здорово! – из красного “опеля” скалился бритый парень.

Он вылез, запрыгнул на капот и скрестил ноги.

Это был Егор Корнев.

– Как жизнь, вербочка?

– Лучше всех! – подражая его развязности, сказала Таня, высунувшись из окна. Сердце ее колотилось.

– А я купнуться хочу… Три дня назад тачку добыл… Теперь с ветерком гоняю… А всё равно такая жарень… Хочешь, покатаю?

Он говорил тоном хозяина.

– У меня дел много, – сказала Таня неуверенно.

– Смотри, два раза не предлагаю. В Тишково мотанем. Ополоснешься, и обратно доставлю… Чо ты мнешься? Маленькая, что ли?

– Не маленькая.

Ну!

– Значит, на сколько?

– На скоко, на скоко… На час! Ноги в руки, и дуй сюда.

– Хорошо, подожди…

Таня звонко закрыла окно, надела зеленый купальник, поверх – белое платье, бегом поднялась к матери в комнату, припудрилась, мазнула помадой по губам, пшикнула духами. Сбежала вниз, повесила на плечо полотенце, влезла в босоножки. Заперла дверь, спрятала ключ под коврик; из сарайчика заходилась в безутешном плаче Ася. “Да заткнись ты!” – на ходу бросила ей Таня, коза пресеклась и задумалась, а девочка ощутила себя окрыленной предвкушением чего-то нового и радостного.

– Но мы ненадолго, точно?

Машина, взревев, сорвалась с места. Егор молчал, показывая профиль со шрамом в полщеки.

– Искупаемся и обратно, да? – она повысила голос, от этого ставший пискляво-тонким.

– Боисся?

– Ты что, обманул? – спросила со страхом. За стеклами было расплывчато от приставшей пыли. – Ты куда меня везешь?

Егор повернулся, у него были наглые яркие глаза на загорелом лице:

– Да ты чо упала, соседка? Доставим в лучшем виде. Как я тебя обману? Скажи спасибо лучше. Скучно одному в воде бултыхаться. Все кикиморы разъехались, дружки заняты… Тебя увидел, позвал… Ну вот и сиди, кайфуй.

Они уже стояли на железнодорожном переезде.

Егор потянул воздух тугим носом. Губы его, чуть вывернутые наружу розовым нутром, дрожали, пульсировали и, казалось, тянулись к Тане, как две присоски.

– А ты хороша, – он громко причмокнул. – Рыжая – это класс. А глаза зеленые, да?

– Серые. Иногда бывают зелеными.

– А когда?

– Когда… Не знаю…

– Куда ж ты, баран гребаный, едешь? – он с силой нажал, сигналя “жигулям” впереди.

Они домчали до водохранилища минут за пятнадцать и встали у магазина-стекляшки на пятачке.

– Взять тебе чего? Ну чего ты любишь… Чупа-чупс? Водку? – гоготнул. – Обожди, скоро буду…

Вернулся с пакетом, в котором угадывались бутылка, батон и жестянки.

– Ты же за рулем, – сказала Таня с тревогой.

– Спокуха! Ты чо, думаешь, я много пить буду? Треснем по глоточку, чтоб лучше плавалось, обсохнем, еще по маленькой, и назад поедем. Я ваще не пьянею! Мне литра два надо, чтоб окосеть. Тут ехать-то – раз плюнуть. Все мусора свои. А если чужие – капуста на что? Га-га-га! – Он упивался своей манерой разговора. – Пивко признаешь?