Сергей Шаргунов - 1993

Поддувал ветер, с жужжанием мелькали мухи, цеплялись комары, в небе, всё еще высоком и голубом, темнели дымные облачка и слышался беспокойный рокот.

Возле магазина лежала большая серо-желтая собака, которая дернула ушами, заворчала, подражая небу, и тут же успокоилась. На ступеньках в осколках багровела, как ковер, подсыхающая лужа то ли крови, то ли вина.

Таня бочком вошла в магазин, где возле прилавка стояли покупатели: в белом платке прямая восковая баба Настя и мордастый дядя Боря, хозяин лошади Зорьки (он часто катал детей на телеге).

– Поле-то наше продают. Под эти… ёкарный почеши… коттеджи! – рассказывал он куражливым голосом. – Племянница в поссовете секретарша, сама бумагу печатала. Со следующего, девяносто четвертого. Будут коттеджи вместо поля нашего.

– Не будет им счастья на несчастье, – сказала твердо, как прокляла, старуха.

– Времена пошли – тушите свет! Кобылу мою чуть не свистанули… Дня три назад было. Я ее привязал у ворот и дома вздремнул. Проснулся: ржет. Думал, снится. Неа: ржет. В окно смотрю: уже отвязали. Я как заору. Они побежали, двое…

– Кому-то, значит, конинки захотелось, – игриво заметила продавщица, взвешивая три сосиски старухе.

– Ты что, не знаешь, Рая, сколько лошадь стоит?

– Кто они, хоть разглядел, Борь?

– Неа, спросонья. Да чего гадать? Цыгане.

– Наши, что ли, местные?

– Или наши, или навели других каких.

– Говори, – ледяным тоном приказала продавщица Тане, на нее не глядя, словно это она конокрадка.

Таня не любила ходить в магазин из-за Раи. Продавщица почему-то обращалась с ней всегда недоброжелательно.

Покупки – в пакете; “До свидания!” (“Еще свидимся, дочка!” – отозвался дядя Боря) – вышла и едва не наступила в багровую лужу, но, вовремя остановившись, спрыгнула вбок, минуя ступеньки.

– Таня!

Из тенистой зелени с толстого бревна, облюбованного алкашней, взметнулась знакомая фигура. Собака гавкнула и вскочила. Раскатисто рыча и срываясь на гавки, она нюхала воздух между ними – застывшей Таней и приближавшейся Ритой.

Внезапный удар ветра нагнул вокруг кусты и деревья, и даже псина присела, скрипуче заскулив.

Рита подошла вплотную: лицо ее, подпухшее, было намазано ярче обычного и вдруг напомнило Тане пластмассовый цветок, который вечно стоял на подоконнике в школьном кабинете.

– Что тебе? – Таня отступила на шаг, сжав кулаки.

Вместо ненависти она чувствовала только опасность и внутренне готовилась к отпору. Вероятно, Рита выследила ее, шла по пятам, а в драке победит. Надо бить первой, первой бить в этот алый, широкий, как будто уже раздавленный рот.

– Что?

– Не отнимай его у меня! – плачуще сказала Рита.

У нее заплясал рот, заплясал подбородок, затрепетали ноздри, даже уши, кажется, зашевелились.

Таня отступила еще на шажок и тихо выплюнула:

– Подавись!

– Где он? – Рита искательно заглянула ей в глаза.

– А ты поищи! – Таня со зловещим артистизмом подмигнула ей и побежала, подгоняемая ветром.

Она приближалась к дому, когда сверкающими гвоздями зачастили тяжелые капли. Открыла калитку, пронеслась по двору. Ася издала грустное блеяние, привязанная в огороде. Таня подскочила к козе, вынула клинышек, дернула за веревку в сторону сарайчика – коза упиралась. Таня пыталась подтолкнуть ее, взяв за бока, но, остриженная и намокшая, коза скользила под руками. Забежав вперед, Таня сжала ее за рога и, превозмогая сопротивление, с ощущением, что тянет деревце, которое вот-вот вырвет с корнем, втащила в загон.

Родители обедали на кухне, из “точки” на стене слушая “Радио «Парламент»”. Таня положила буханку на стол, налила тарелку супа.

– Мать в Москву уезжает, – сообщил Виктор.

– Кларка Слепухина позвонила, заболела. Подменить ее надо, – быстро сказала Лена, не глядя на дочь. – Пообедаем, и поеду.

– Сколько раз ты ее уже заменяла! – вздохнул Виктор.

– Второй раз.

– Некому ей больше позвонить? Как будто не знает, что тебе из загорода переться.

– У нас отношения хорошие. Почему не помочь человеку?

– Если не на работу едешь, лучше сразу признайся.

– Не веришь, позвони в аварийку.

За окном всё уже было седым от густого ливня, который звонко дребезжал о стекло и с шорохом молотил огород. Виктор захлопнул форточку – шорох стих, звон остался.

Вела радиопередачу Танина тезка по фамилии Иванова, говорившая четким и ободряющим голосом. Это был высокий голос юнги, слезшего с мачты и рапортующего об увиденной полосе земли.

– Глушат, что ли, не пойму, – сказал отец с надеждой.

– Прям. Больно надо… – сказала мама. – Гроза.

Если Виктор был на работе, Лена никогда не включала ни телевизор с “Парламентским часом”, ни “Радио «Парламент»”. Но при нем радио она слушала даже увлеченно, перекрывая голос ведущей своим.

За окном блеснула серебристо-синяя молния, похожая на взлетевшую в вышину волшебную рыбину.

– Не горбись, доча! – сказала Лена. – Спина кривой будет.

– Я не горблюсь!

– И хлеб не ломай, нож возьми!

Виктор поморщился, косясь на радио: мол, не мешайте слушать.

Раздался гром, оглушительный и просторный, и эфир захватили хрип и шорох.

Спустя три секунды Иванова вернулась как ни в чём не бывало: с романтическими паузами она пересказывала постановление Верховного Совета в поддержку Российского флота в Севастополе и особого статуса полуострова Крым. Потом, окруженная помехами непогоды, она заговорила о происшествии в Белом доме: у депутата Константинова взломали кабинет и похитили документы.

– Сам, небось, напился и не помнит, – поняла Лена.

– Что ты брешешь!

– На тебя насмотрелась. Забыл, как на радостях паспорт потерял?

Потом Иванова рассказала о судебном иске мэра Москвы Лужкова к лидеру комсомола Малярову, заявившему: “Лужков – мафиози, у него это на лице написано”.

– На лице… – подхватил Виктор, довольно посмеиваясь. – На ряхе!

– Ты себя в зеркало видел? А если бы про тебя такое сказали?

– Разве я жулик? Я ученый вообще-то. Это я теперь должен под землей ползать, чтобы вас кормить.

Лена встала, подняла сковороду и принялась накладывать в мокрые после супа тарелки рис с тушенкой.

В эфире появился митрополит Кирилл, говоривший въедливо, как бы обсасывая каждое слово. Он благодарил парламент за постановление против сект. Следом возник артист Бурляев. Сквозь отдаленный походный марш барабанов и труб он гортанно и громко, точно полощет горло, читал стихотворение Пушкина “Клеветникам России”.

Лена убрала тарелки в раковину, разлила чай по чашкам, выставила коробку овсяного печенья.

Передача закончилась, и сразу началось обычное “Радио России”, врубившее песенку, исполняемую лихими молодецкими голосами: