Анна Андронова - Симптомы счастья (сборник)

За те последние пять дней в Горьком и девять лет переписки Лев Григорьевич наконец узнал своего сына, узнал и полюбил сознательно, как взрослый человек взрослого человека, друга, родную душу. Сережа брал у Леночки машину, возил отца в Иерусалим, на Мертвое море. Ничего Лев Григорьевич там не запомнил, ничего его не удивило, не поразило – ни Стена Плача, ни Голгофа, ни Гроб Господень. Только Сережа. Худой, печальный. Паясничал, пытался веселиться. Льва Григорьевича теперь было не обмануть, он уже знал, уже научился распознавать в коротких и деловых Сережиных письмах, в бытовых разговорах – тоску, апатию, неразделенную любовь, ностальгию.

Леночка к нему холодна, красивая чужая женщина. Не для него. Она здесь дома, своя, что ей ни дай – всем готова заниматься, везде добьется, чего хочет. Сережины метания ей непонятны, да и некогда ей разбираться. Тесть его ненавидит, теща считает никчемным и глупым. Сонечку-Софи он обожает. Да, никто не учил его любить детей, мать была права – это приходит само. Но Соня уже не вполне его дочь. Она здесь родилась и чувствует себя как рыба в воде, ступает легкой смуглой ножкой по историческим корням, и никакая Россия, даже из любопытства, ее не занимает. У него самого нет дела, нет профессии. Он даже и не понял, чем хотел бы заниматься. Ни в точных, ни в гуманитарных науках он не преуспел, лучшее, что у него было здесь, – мытье окон в компании инженера из Дубны и повара из Ростова. Матерились на каждую мелькнувшую за стеклом рожу и ржали по-русски от души.

«Пишу иногда стихи-песни. Да, папа, представляешь?! В худших бардовских традициях. Тебе не спою. Стыдно в тридцать лет почти кропать такую ерунду, нечего слушать. До Леночки, конечно, далеко. Она – талант. Может писать на любом языке, ее печатают… Надо было вернуться сразу, но это тогда было невозможно. Мы уезжали вместе, навсегда, и тогда я очень ее любил, ты понимаешь! Я так ее любил! А надо было, еще до Соньки». Это уже пьяный. «Сейчас не получится. Да ты не думай, па, я бы и в России сейчас как говно в проруби болтался! Подождем еще. А вы как там с мамой, расскажи? Как бабка? Неужели не работает?» Перед отъездом сказал, что никуда не поедет. Будет уж как-нибудь здесь. Он привык, привыкнет еще. Найдет работу получше, выучит язык, накопит денег, съездит к ним в гости. Все будет хорошо. Очень скучает по маме. Маме большой привет…

Лев Григорьевич не знал, как описать израильскую жизнь Наде. Кажется, опять плакал, пока рассказывал. Елену Михайловну проинформировали выборочно, снабдили открытками, сувенирами, качественными лекарствами от давления и суставных болей, ортопедическими тапками. Пришло вдогонку бодрое письмо: «Работаю с утра до ночи, перевели на другую должность на прежнем месте. Много буду теперь ездить, наконец узнаю страну, где живу. Мне стыдно перед отцом за слабость, все не так плохо. Соньке он ужасно понравился, если поедем в Россию, то обязательно с ней!» Лев Григорьевич обнаружил, что, переживая за Сережу, он пропустил внучку и опять не успел понять, кто она и что. Сергей обещал приехать на свое тридцатилетие, но Леночка в Россию не захотела, и они полетели в Грецию – «там так ужасно интересно!» Через два года Надя поехала знакомиться с Соней и убеждаться, что с Сережей все в порядке.

Наде неожиданно понравилось. Понравилось все – аэропорт, мягкие кресла в самолете, белые облака в иллюминаторах, каменистый бежево-песочный ландшафт. Она никогда и нигде не бывала одна, в редких поездках – всегда с Левой, в отпуск – на даче, в командировку – в Москву. Теперь она приехала совершенно самостоятельно в незнакомую страну, приехала с ощущением счастья и предвкушением чего-то особенно хорошего, как будто вырвалась из норы, из темной берлоги, пропахшей стариковским тряпьем, в свободный и свежий мир.

Она казалась себе красивой и молодой, в новой синей кофточке, белых штанах из секонд-хенда и спортивных тапочках на толстой подошве. Все вокруг было новое, непривычное и поэтому меняющее саму Надю до неузнаваемости. Радостное настроение убавляло годы. А встречавший ее Сережа, наоборот, поразился, как постарела его мать! В его воспоминаниях моложе как раз была та, давнишняя Надя, в темном пиджаке и мешковатой юбке, а эти яркие спортивные шмотки совершенно ей не шли. Он привез ее к ним домой и там, переодевшись в старенький халатик и заправив за уши родное рыженькое «каре», она опять стала знакомой и прежней. Мама.

Мерила любовь делами. Все перестирала (Леночка кладет кроссовки прямо в стиральную машину и уходит на работу!), переставила диванчик у Сони в комнате и помогла ей оклеить дверь любимыми фотографиями. Научила печь торт не из готовых магазинных коржей, а из теста. Они вообще понравились друг другу – бабушка и внучка.

Везде съездили опять, и на море, и в Иерусалим, только на этот раз с Соней и с Леночкой. Она сама захотела, взяла на работе выходной. Такого за ней уж давно не водилось, она в своем журнале добралась до должности главного редактора, прилично зарабатывала и везла на себе всю семью, включая старших Шварцев. Им сняли отдельную квартиру, папа Леночки уже не работал, а сильно болел, мама пока держалась. Леночка уходила рано утром и приходила поздно вечером, носилась на своей маленькой машинке и дома не расставалась с телефоном ни на минуту, даже в душе. Но за Надей она поехала. «Я по вас соскучилась, хотя вас совсем не знаю! Оставайтесь у нас на подольше!» Откровенность в стиле Леночки.

Наде и самой хотелось задержаться. Сережу и его семейную жизнь она нашла вполне приличными, девочка – прелесть. Просто Лева попал в плохой период, а Надя – в хороший. Очень только мучила жара, колотилось сердце и в глазах расплывались оранжевые круги. Но Наде, несмотря на это, было хорошо здесь, ей здесь были рады, она была нужна. «Бабушка Надя, не уезжай!»

Но там она была нужнее. Успокоить Левушку, сварить чего-нибудь вкусненькое, постирать, помыть. Таблетки нужные, наверное, никто не пил. Лева очень даже может свои перепутать с бабкиными. Корвалола вместо тридцати капель плеснуть полпузырька. У Елены Михайловны сырое белье складывает в комнате под кровать. Вонища! Без Нади они там зарастут морально и физически, Елена Михайловна будет названивать Леве на работу по десять раз на дню. Он вернется усталый, будет сдерживаться, чтобы ее не обидеть. От этого у него всегда давление и сердце ломит. А Надя всегда под рукой, жалобы Елены Михайловны ее не раздражают. Привыкла.

В самолете на обратном пути Надя все-таки плакала. С одной стороны – от радости, потому что у Сережи все наладилось, с другой стороны – от невозможности счастья. Как они все друг от друга далеко! Могла бы быть большая дружная семья. Появилась безумная мысль. Вот может отрезать эту самую ее щитовидку, уговорить бабку и уехать всем тоже? Не обязательно же в Израиль! Можно в Америку. Туда все едут. Поселиться вместе или рядом, растить девочку, учить ее русскому языку. Лева мог бы тоже прилично устроиться, ему были предложения, даже из Европы.