Михаил Юдовский - Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)

– Женщина – всегда женщина, – объяснял Каха. – А мужчина – всегда поэт. Если женщина некрасивая – он додумает ей красоту. Если глупая – он додумает ей ум. Даже если она одноногая, он додумает ей…

– Вторую ногу? – с иронией переспрашивал я.

– Крилья , – отвечал Каха. – Как ангелу.

Каха отлично говорил по-русски, с почти незаметным грузинским акцентом, который нарочно утрировал, когда хотел сказать что-то очень мужское или очень поэтическое. Его жена Аня, маленькая и какая-то бесцветная, похожая на мышку, догадывалась о похождениях мужа, но предпочитала не знать о них наверняка. Она была наполовину русской, наполовину еврейкой, и эта последняя половинка, превратившаяся в союзе с Кахой в четвертинку, вывезла обоих в Германию. Эффектный Каха боготворил неприметную жену и был равнодушен к ней, как к иконе.

– Бога мать Мария тоже была прекрасной женщиной, – объяснял Каха, – но мы любим не ее одну.

– И как это понимать, Каха? – спрашивал я, заранее угадывая ответ.

– Не строй из себя мальчик-дурачок, – отвечал Каха. – Жена – как храм: пришел, помолился, ушел.

– Куда ушел, Каха?

– Грешить дальше. Если не грешишь – зачем молиться?

В своих походах в храм и обратно Каха зашел все же слишком далеко. Однажды он привел в дом молодую девушку, очень красивую, с каштановыми вьющимися волосами и огромными серыми глазами.

– Ее зовут Оксана, – отрекомендовал он гостью жене. – Будет жить у нас, будет тебе сестра.

– А тебе, значит, свояченица? – уточнила Аня, оправившись от первого потрясения.

– Свояченица, мояченица, – махнул рукою Каха. – Что нам делить? Все люди братья. Будем жить по-людски.

– По-твоему, вот это по-людски? – нехорошим голосом произнесла Аня, с ненавистью поглядев на «сестру». – Ты, Каха, совсем совесть потерял.

– Зачем так говоришь? – возмутился Каха. – Девушка мерз на улице, я подобрал, привел, а ты нет чтоб дать кусок хлеба…

– Вы, милая моя, случайно не из Австралии? – повернулась Аня к гостье.

– Нет, – удивилась та, – я из Кишинева.

– Что ж вы так мерзнете в середине августа?

– Каха, я, пожалуй, пойду, – нервно проговорила Оксана.

– Я, пожалуй, тоже, – отозвался Каха.

Он и в самом деле ушел из дома и больше в нем не появлялся. Некоторое время скитался по друзьям, пару недель жил в комнатушке у земляков в общежитии для беженцев, пока ему не удалось снять недорогую квартиру-полуторку в отвратительном индустриальном районе города. Когда в ней установили телефон, он позвонил мне, сообщил свой адрес и позвал в гости.

В небольшой квартирке стояла чужая, принадлежавшая хозяину мебель, в нише гостиной прижалась к кафельной стене доисторического вида кухня. Зато стол, хоть и не ломился от яств, но был щедро уставлен соблазнительными шедеврами кавказской кулинарии, состряпанной из немецких продуктов. Посреди тарелок с лобио, сациви и прочими чудесами стояли бутылки хорошего красного вина – Каха никогда не скупился на вина.

– Извини, дорогой, что не пригласил тебя раньше, – улыбнулся Каха, усаживая меня за стол. – Хотел, конечно, устроить новоселье, но не получилось. Все друзья – женатые и порядочные, один ты холостой и умный.

– Каха, а как же Аня? – не удержался я от вопроса.

– Прекрасная женщина, – сказал Каха. – Добрая, чуткая. Видеть ее не могу.

– А эта… Оксана где же?

– Прекрасная женщина, – поцокал языком Каха. – Красивая, умная. Жить с ней невозможно.

– Так ты что ж, теперь один будешь?

– Я?! – захохотал Каха, и я устыдился нелепости своего вопроса.

Мы выпили по стакану вина.

– Каха, а с Майей ты тоже не собираешься видеться?

Майя была их с Аней дочкой.

– Чудесная девочка, – расплылся в улыбке Каха. – Из нее получится прекрасная женщина. Обязательно буду видеться. Хочешь на ней жениться?

– Ты с ума сошел? – опешил я. – Она же ребенок. Между нами двадцать лет разницы.

– Вах! – с нарочитой кавказскостью произнес Каха. – Что такое двадцать лет? Сегодня двадцать, завтра чуть поменьше, а послезавтра она уже старше, чем ты.

– Нет, Каха, спасибо, – покачал головой я.

Каха посмотрел на меня с благодарностью.

– Ты настоящий друг, – сказал он. – Настоящий человек. Понимаешь, что муж из тебя никудышний, и не хочешь оскорблять друга согласием. Давай за тебя выпьем.

Мы выпили, я закусил сыром и попробовал лобио. Лобио был великолепен.

– Неужели, Каха, ты сам все это приготовил? – спросил я.

– Обижаешь, дорогой. Конечно, сам. Настоящий мужчина – всегда поэт, а настоящий поэт – всегда хороший повар. Приходи, когда хочешь, накормлю, чем хочешь.

Я и в самом деле стал часто бывать у Кахи – не реже одного раза в неделю. Его общество было легким и приятным, а встречал он меня – да и любого, пожалуй, – с искренним радушием. Квартира Кахи понемногу менялась, вернее сказать, обрастала новыми деталями явно женского происхождения – свечки в подсвечниках, вязаные салфеточки, розовый плюшевый слоник на диване.

– От Полечки, от Светочки, от Тамарочки, – объяснял Каха. – Прекрасные женщины. Встретились, попрощались, оставили неизгладимый след – что еще мужчине нужно?

Однажды Каха позвонил мне и таинственным голосом произнес:

– Слушай, бросай свои дурацкие дела. Приходи – познакомлю.

И положил трубку.

Я собрался в путь, немного недоумевая. Обычно Каха не спешил знакомить друзей со своими пассиями. Как всякий мужчина, по-настоящему любящий женщин и любимый ими, он никогда не хвастал своими успехами и не выставлял их напоказ. Может, он по-дружески решил познакомить меня с какой-нибудь особой? Будь это не Каха, а кто-либо иной, можно было бы оскорбиться подобными объедками с барского стола, но Каха скорее отрезал бы себе не только руку, но и кое-что несравненно более для него важное, чем обидел бы человека, которого считал другом.

Купив бутылку хорошего красного вина, я сел в автобус и отправился на другой конец города. Каха открыл мне, таинственно и белозубо улыбаясь сквозь эффектную трехдневную щетину.

– Ну, – сказал я, – признавайся, абрекская душа, кого ты мне собрался показывать?

– У грузин абреков не бывает, – невозмутимо ответил Каха. – Мы – мирные разбойники. Молодец, хорошее вино принес. Потом пить будем. Ну пошли.

– Как ее зовут-то хоть? – на всякий случай спросил я.

– Почему сразу ее? – делано возмутился Каха. – Что я, по-твоему, жеребец?

Я вздохнул, пожал плечами и кивнул.

– Говорил плохо, молчишь еще хуже, – резюмировал Каха. – Сейчас тебе станет стыдно. Потому что это не она, а он.

– Что? – остолбенел я. – Ты чего, Каха, сдурел от многообразия?

– Почему сдурел? – удивился Каха.

– Ну… – Я совершенно растерялся. – Мне всегда казалось, что тебе женщины нравятся.