Виктория Токарева - Так плохо, как сегодня (сборник)

Я вышла из-за стола. Танечка устремилась за мной. Догнала меня на выходе из ресторана.

– Где вы покупали это платье? – пролепетала Танечка.

– В ГУМе, – вспомнила я. – А что?

– Хотите, я сейчас пошлю машину, и вам привезут такое же платье.

Предложение Танечки было вполне реальным, не просто слова. И огорчение Танечки тоже было искренним. Она страдала по-настоящему и готова была на все.

– Не надо, – великодушно отказалась я. – Ничего страшного.

– Нет, нет… – Танечка замотала головой. – Я что-то должна для вас сделать…

Мне поднадоело сидеть за столом, я не могу пребывать в неподвижности дольше четырех часов, да и оставаться в мокром платье было некомфортно. Мне захотелось домой, а моя машина находилась в ремонте. Такси из центра до моего захолустья стоило дорого. Ехать в метро в мокром платье…

– Если хочешь мне угодить, пусть твоя машина отвезет меня домой, – попросила я.

Танечка обрадовалась столь легкому решению проблемы. Она помчалась к крайнему столику, за которым сидела обслуга Папика. Танечка хотела дать распоряжение шоферу, но на ее пути выросла Людка. Преградила дорогу. Между ними состоялся короткий разговор. Видимо, Танечка сообщила, что нужна машина. Для меня.

Я увидела, как Людка подняла две руки над головой и выпустила когти. Самих когтей, естественно, не было, но пальцы смотрели вперед, и когти подразумевались.

Танечка дернулась вправо, чтобы обогнуть Людку. Людка качнулась в ее сторону: не пустить. Танечка метнулась влево, но Людка качнулась – перекрыть дорогу.

Я стояла и смотрела, как качается Людкина спина с поднятыми лапами, виртуально выпущенными когтями. Это была стойка крысы на дозоре.

Из белочки Людка превратилась в крысу. Когда? Почему? Откуда, из каких глубин всплыл этот звериный инстинкт?

Откуда – понятно. Людка не желала, чтобы в мою сторону падал кусок с ее стола. А именно: чтобы машина Папика везла меня двадцать километров.

Я – свидетель прежней Людкиной жизни, свидетель ее унижений. Меня надо отсечь, а не обслуживать.

Мои добрые дела – не считаются. И даже наоборот: не делай добра, не получишь зла.

Вопрос: почему она такая, крыса на дозоре?

Людка все свое детство и отрочество провела в детском доме. Детский дом – не институт благородных девиц. Зверинец. Там надо было выжить. Далее: женатый любовник в течение семи лет. Людка билась об него, как муха о стекло, отбила все бока и озверела.

И вот результат: нарядный пышный хвост осыпался, стал голым. А мордочки у крыс и белочек похожи, недаром их жрут кошки – тех и других.

Вот и Папик обознался, бедный. А может, и не бедный, поскольку любят всяких. И хищные крысы добиваются в жизни больше, чем травоядные белочки.

Но это уже не мои проблемы. Это проблемы Папика.

Я вернулась на свое место.

Музыканты ушли на перерыв. Остался только пианист. Он играл замечательно. Звучала негромкая, нежная музыка. Как в раю.

По залу бродили белки, крысы и кошки, и все были друг другу рады.

Им было очень хорошо вместе. Наташе и Сереже.

Наташе нравилось на него смотреть, его слушать, трогать и нюхать. Все органы чувств – зрение, слух, обоняние и осязание – говорили «да»! Особенно осязание. Когда обнимала, то проваливалась в нежность, как в волшебное болото. Болото – это смерть. Но ведь и близость соития – тоже маленькая смерть: агония, небытие, уход в космос.

Наташа медленно возвращалась из космоса, окликала:

– Сережа…

Он молчал. Спал. Он как-то вдруг мгновенно засыпал после близости. И она могла любоваться спящим, как пастушка над заснувшим пастушком. Нежность не умещалась в ней и проступала в виде слез.

Любовь… Какое счастье… Единственная заусеница: Сережа был женат. Жену звали Надежда Казимировна. Она была старше Сережи на десять лет.

Наташа не задавала лишних вопросов. Она надеялась, что их любовь победит законный брак, тем более Наташа моложе Казимировны на двадцать лет. Ей тридцать, Сереже сорок, а Казимировне пятьдесят. У Казимировны впереди климакс и увядание. А у Наташи – расцвет и долгое цветение. Что выберет Сережа? Естественно, расцвет.

Сережа тихо спал в кровати. Он спал обычно один час, потом ужинал и убегал домой, чтобы Казимировна не волновалась. Его время у Наташи – два часа, с шести до восьми. В восемь он возвращался домой, Казимировна ни о чем не догадывалась.

Наташа тихо, боясь разбудить своего пастушка, выбиралась из кровати. Шла на кухню приготовить что-нибудь вкусненькое.

Кухню она купила себе два дня назад. Не кухня – мечта. Ярко-синие панели, фурнитура под старое серебро. Чехи умеют делать. У чехов – высокая культура быта, в отличие от советской.

У нас, у советских, люди – не в счет. Этих людей – тьма тьмущая, как тараканов. На всех не напасешься.

Чешская кухня – дефицит, но Наташа сидела на дефиците, и ей было доступно то, что и не снилось простому советскому человеку.

На дворе стояли восьмидесятые годы. Развитой социализм. До коммунизма доехать не получалось, но Наташа и не торопилась. У нее был свой собственный коммунизм, который назывался: ты – мне, я – тебе.

Одно время Наташа работала в отделе заказов в гастрономе. Она раздавала заказы по списку и в обход списка. В заказ входило: копченая колбаса, индийский чай, гречка, баночка красной икры, курица, ветчина и даже черная икра. Перед Наташей заискивали писатели и артисты, ученые и военные, а с учетом ее фигуры – заискивали вдвойне. Именно тогда она и познакомилась с Сережей – кандидатом наук. Каких именно наук, Наташа не интересовалась, какая разница… Он понравился ей сразу, пленил ее сердце своей скромностью. Что дадут, то и брал, не клянчил и не выпрашивал, как остальные. Ему можно было подсунуть все, что угодно, не заметил бы…

Потом Брежнев умер, пришел Андропов. Порядки ужесточились. Стали проверять и сажать. Наташа ушла в мебельный магазин, там спокойнее. Зарплата – кошкины слезы, но место… Оно было золотое, и попасть на такое место не просто. Помог случай и внешние данные.

Наташа к своим тридцати годам была вполне устроена и благоустроенна. Единственное слабое звено – квартира: блочный дом, первый этаж, возле лифта. Она вступила в кооператив чуть ли не последней. Все квартиры разобрали, остался только первый и последний этаж.

Последний этаж плох тем, что ломается лифт и протекает крыша. Лучше первый, от лифта не зависишь, однако в квартиру забегают мыши из подвала и воняет сыростью. Но все-таки свое жилье, не общежитие и не съемная квартира с ядовитой хозяйкой.

В квартире дефицитная финская мебель, японский холодильник «Шарп» по большому блату, а теперь уже и чешская кухня. Наташа любила свое гнездо за то, что – ЕЕ. И Сережу любила за это же самое – ЕЕ. Казимировна не в счет.