Павел Рудич - Не уверен – не умирай! Записки нейрохирурга

Так тараторила молодая докторица провожая меня к палате больного.

В буфете больные «принимали пищу».

– А вот и он! Обедает.

За столиком в одиночестве сидел оперированный мною в тюремной больнице душегуб. Неожиданно он перестал есть, повернул в мою сторону закинутую назад голову с незрячими, почти белыми глазами и, радостно улыбнувшись, сказал:

– А вот и мой доктор! Здравствуйте, П. К.!

Не дай бог в больнице положить во взрослую женскую палату больного ребенка с матерью! Добрые и чуткие женщины, обитающие в этой палате, протопчут слоновью тропу к кабинету заведующего и главного врача, люто требуя немедленно убрать ребёнка: давление от него повышается, и спать они не могут и т. д. и т. п. Доведут врачей до белого каления, а мамашу больного ребенка – до истерики.

Поэтому, мальчишек после четырёх-пяти годов мы подселяем в мужские палаты: отъявленные алкаши, бичи трогательно ухаживают за детишками. Кстати, они и друг за друга всегда стоят в больнице горой.

Домой идти – поздно. Или еще рано? В полшестого утра? Пока переоденусь, пока доеду… Так и на работу можно опоздать.

Диван в кабинете узкий и жесткий. Антигуманный и антисексуальный, прямо скажем, диван. Но, возможно, не все со мной согласятся. В коридоре нашего отделения еще тихо и пусто. Свет приглушен. В процедурке Жаннетта «поправляет такелаж»: чем-то зло гремит и шумит водой.

Значит, так: схожу в реанимацию – посмотрю оперированного ночью больного. Потом побреюсь, душ и чифирь… Еще бы похудеть и сбросить годков десять – цены бы мне не было.

План реализуется только наполовину: звонит телефон, и реаниматолог Люся торопливо говорит:

– Ваш больной остановился!

Значит, побриться уже не удастся. Бегу в реанимацию. С порога (хотя порогов здесь как раз и нет!) реанимационного зала вижу, что спешил зря: больной Воротынцев Дмитрий Александрович, 1968 года рождения, клинический диагноз «менингиома бугорка турецкого седла», – мертвее мертвого. Он уже по-особому бледен, виски ввалились, губы синие. От массажа сердца, что радостно производит над ним интерн, у умершего безвольно трясется поддутый живот и обвисшие щеки. Интубационная трубка, того гляди, выскочит из трахеи. Хотя теперь какая на хер разница!

Люся дает отмашку: «Всё!» – и говорит сестре:

– Отметьте время смерти.

Спрашиваю:

– А раньше нельзя было позвонить?

– Так все хорошо было! Он в сознание пришел. Сам на трубке хорошо дышал. Вот последние анализы, посмотрите! Все путем. Хотели экстубировать. И тут он – раз! Кашлянул и abs – по нолям!

– Дай историю. Хрен знает, что вы тут делаете, пока Бог спит.

– Ну вот, начинается! – обижается Люся. – Это вы себя, что ли, Богом считаете?

Хорошая девушка. Зря она в реаниматологи пошла. «Ступай в монастырь. К чему плодить грешников…» Так, кажется.

Еще раз смотрю на умершего Воротынцева. Сестра уже связала ему на животе руки. Глаза – закрыты… Важным стал и многозначительным. Эх, и подвел ты меня, Дима.

Потом начинается суета. Утренняя пятиминутка, где сестры врут про напряженную ночь с множеством подробностей про судороги у двоих больных, промокшие повязки, про истерики Маштаковой и психозы близнецов Николаевых…

– А что, – говорю, – температурную кривую вы в истории без линейки рисуете? Старшая сестра! Кто у всех больных одинаковую температурную кривую в температурном листе на неделю вперед изобразил?!

– Вы что! Где!

Сказал бы я «где»! Старая совсем, Валентина. А как сказать? Сама не понимает. Кто-то и обо мне так думает, гадом буду!

После пятиминутки звонит жена:

– Ты сегодня когда домой придешь?

– Как всегда, в общем.

– Если «как всегда» – то это послезавтра вечером и пьяный в зюзю! Ты мне сегодня нужен.

– А без меня – никак?

– Без тебя только беременеть хорошо и рожать! А к Галке на день рождения мне идти без тебя – неприлично.

– В шесть – буду.

Тут главное – соглашаться и говорить то, что от тебя ждут. А что там будет до шести часов вечера – никто не знает.

Тут же звонит начмед:

– Сегодня же надо срочно подать расчеты потребностей вашего отделения в медикаментах!

Зла не хватает, ей-богу! Говорю, стараясь быть вежливым:

– Почему все всегда – «срочно» и «сегодня»? Раньше нельзя было сказать? И потом: мы три года создавали стандарты для наших больных. Сколько и кого мы пролечили – известно: постоянно сдаем отчеты. Так дайте этим олухам из оргметодотдела задание все это подсчитать! У них там по два с половиной компьютера на рыло, а считаем всё мы, и «в столбик»! Это же вы нам должны говорить, где чего мы потратили и сколько еще нам надо!

– Не надо демагогий! Я жду к трем часам ваши расчеты. Никто не возмущается! Только вы! Вы думаете, что только вы в этой больнице работаете, а остальные…

– Груши околачивают?!

– Чтоооо?!

– Я просто вашу фразу продолжил. Вы же именно так хотели сказать?

Зову старшую сестру:

– Валентина Андреевна! У вас есть данные, сколько каких медикаментов мы потратили за прошлый месяц?

– Естественно! Издеваетесь?

– Умножьте все цифры на двенадцать, оформите как заявку на медикаменты на следующий год и отнесите секретарю главного для передачи начмеду. Мою подпись – спародируйте. Вы умеете, я знаю. Я ведь в операционную уйду, а начальство этих бумаг жаждет!

И так вру, выворачиваюсь и недоговариваю до той самой поры, пока по громкой связи не говорят:

– Больной в операционной! Ждем вас! А то анестезиолог уже ругается: «Пока хирурги не помоются – наркоз не начну!»

Сколько же у меня начальников, руководителей, указчиков и регуляторов! Плюнуть некуда!

Идем в операционную. В коридоре слышу, как наша пожилая санитарка учит молоденькую девицу в мини-халатике:

– Видишь, откуда свет бьет? Не три поперек света – разводы будут видны. Как лучи идут, по тому направлению и шуруй тряпкой!

Во какие тонкости! Не знал. Наконец все встает на свои места. Больной под наркозом. Нас облачили в стерильное.

– Можно начинать?

Лафа! Тут не соврешь, не объедешь на сивой кобыле, мульку не погонишь! «Да – да, нет – нет. А что сверх того – то от лукавого!»

Можно камеру на микроскопе включить, и тогда у нас будет свидетельство для защиты. А вдруг? Тогда будет свидетельство для обвинения. Но пока прецедентов в наших судах еще не было. Или я чего-то не знаю? Главное, чтобы больной не подвел, а в себе мы уверены.

– Разрез!

Оперировали больного с опухолью головного мозга. Ассистировал молодой доктор-интерн.

Для доступа к мозгу выпилили в черепе «окно» 8 на 8 см. Образовался плоский кусок костей черепа – «костный лоскут», как мы это называем. По окончании операции этот лоскут укладывается на место и фиксируется.