Павел Рудич - Не уверен – не умирай! Записки нейрохирурга

Моя хорошая знакомая, вняв призывам стоматологов о необходимости профилактических осмотров зубов, пошла в простую поликлинику. А зубы у нее – на зависть! Я такие только у Киркорова вижу, когда он разевает рот под фонограмму.

В результате к стоматологу в кабинет прибежала заведующая поликлиникой с челядью. Никто не мог поверить, чтобы человек пришел просто для осмотра и получения совета по уходу за зубами.

Знакомая моя к тому же – санитарный врач. Тетки-стоматологи решили, что таким способом их проверяет санэпидстанция.

Беда с этой весной. Мокро, грязно. Приезжают к нашим больным родные и топают по всей больнице, разнося грязь в виде песка, суглинка и так далее, но более всего – чернозема: наша полоса беспросветно черноземная и весьма средняя – археологи будущего будут копать глубоко и долго, но наималейшего культурного слоя не найдут.

В гардеробе посетителям продают синие бахилы по пять рублей пара. Эти бахилы – хороший тест. Люди спокойные и уравновешенные берут их без напоминаний. В дальнейшем у них не бывает скандалов и склок с врачами.

Некоторые норовят проскочить в уличной обуви. Когда их останавливает охрана или сестры в отделении – шумно возражают и грозят прокуратурой. Вот так, начав с ругани у порога, они и продолжают действовать в дальнейшем: с истериками, соплями, слезами и жалобами.

Представители третьей группы посетителей молча роются в урне, что у входа в наше заведение, и добывают оттуда ношеные бахилы.

Эти – безответны, тихи и покладисты. Обычно плохо понимают происходящее с их больными родственниками, но на всякий случай плачут. Жалоб такие не пишут.

Операций сегодня нет, и поэтому день предстоит особенно трудный: звонки, посетители, непременно – администрация с внезапным, как эпиприпадок, требованием предоставить какой-нибудь километровый отчет срочно и уже вчера.

Пришел зам по хирургии и стал нудить об участившихся в некоторых отделениях ошибках при определении группы крови.

Спрашиваю:

– Это у нас, что ли?

– Нет, но… Ваше отделение другим отличается. Например, ваш Липкин ругался вчера матом в присутствии главного врача и начмеда.

– Главный мне ничего об этом не говорил.

– Так главный и не скажет: он и сам матерился. Это мне начмед рассказала. Насилу она их разняла, представляете?

Чистенький мальчик, крахмальный халат, голубенький галстук. Мысли у него скудные и паскудные. Поэтому у него много единомышленников. Тихой сапой, по параграфам, по закону сожрет и меня, и главного. Но пока ему этого не нужно.

Проводил начальство и пошел в неврологию. Завалили они нас заявками на консультации. Лежат у них там тетки с грыжами межпозвоночных дисков. Оперировать их надо было еще три года назад. Отказались. Теперь поступают регулярно в неврологию с люмбоисшалгиями. И каждый раз мы их смотрим, предлагаем операцию, а они отказываются. Circulus vitiosus [37].

Безработными ни мы, ни неврологи с такими пациентами никогда не будем.

У неврологов хорошо все организовано: есть отдельная комната для осмотра больных. Можно спокойно расспросить больного, раздеть, постучать, послушать, поколоть. А то осматриваешь в палате, а кругом – кто ест, кто на судне, кто претензии предъявляет.

Закончил я с «нервными» больными быстро. Зашел в ординаторскую, сижу, записываю. За соседним столом невролог Кубышка тихо разговаривает с больной в выцветшем халатике. Из-под халата торчит розовая ночнушка. Больная худенькая и узловатая: суставы торчат наружу, кожа над ними натянута, как будто не хватает плоти, чтобы прикрыть скелет. Короткая стрижка. Волосы выжжены пергидролем.

Я взглянул на эту женщину раз, потом еще раз, и меня охватило беспокойство. Я точно ее знал! Но кто это?

Кубышка закончила разговор и сказала:

– А теперь идите в палату. Вас еще нейрохирург посмотрит. Правильно я говорю, П. К.? – обратилась она уже ко мне.

Больная мельком глянула на меня и вышла из ординаторской.

Я спросил:

– На предмет чего ее смотреть?

– Поступила к нам после судорожного приступа. Судороги в течение трех лет. Похоже, что пьет… Сама злоупотребления отрицает. Постоянно принимает различные транквилизаторы. Женщина трудной судьбы, как говорится! Мужа, детей – нет. Три попытки суицида. Психиатры органики не находят. Общаться с ней трудно: чуть что – истерика, слезы с падением на пол. Манерна и демонстративна. Ее уже все специалисты больницы осмотрели, кроме вас.

– И зачем ей нейрохирург?

– Жалуется на утренние головные боли, рвоту на высоте этих болей. Хотя похоже, что рвоту вызывает искусственно. На осмотре нейрохирургом настаивает сама. Грозилась пойти к начмеду или главному, если вы ее не осмотрите. Может, ей МРТ сделать?

– На томографе душа не видна. Давайте историю.

Листаю историю. В anamnesis vitae еще и три непонятные полостные операции. Надо будет уточнить, зачем ей резали живот. Осмотр гинекологом: хронический двухсторонний аднексит [38]. Рекомендовано обследование на ИППП [39]. Во букет! Сколько же ей лет? Смотрю на титульный лист истории болезни. Читаю фамилию, имя и отчество…

И мне делается невыносимо жарко, и одновременно начинает знобить. Встал, открыл окно. Волна холодного воздуха смела со столов бумаги, дверь в ординаторскую с грохотом распахнулась…

– Вы с ума сошли, П. К.!!! – заорала Кубышка.

Закрываю окно. Собираем бумаги. Кубышка ворчит:

– Спать надо больше и по бабам не шастать. Не мальчик уже. Что – плохо стало? Давление?

Говорю:

– Все нормально. Душно у вас, как в террариуме. В какой она палате лежит?

Эту женщину я знаю с детства, с шестого класса. Ближе к Новому году появилась в нашей школе беленькая голубоглазая девочка Лена. Как в новенькую в нее тут же все стали влюбляться. Но настойчивее других был я. Начались эти сладкие детские страдания: записки, многочасовые провожания из школы, ссоры, примирения, ревность.

Вскоре все к нашим отношениям привыкли, и в том, что наши судьбы связаны навсегда, мало кто сомневался.

Незадолго до разлуки мы, уже выпускной класс, поехали на Новый год в Прибалтику. Что-то там не заладилось с программой поездки, и мы большую часть времени провели в Таллине.

Новогодний, волшебный Таллин был засыпан снегом. Отбившись от остальных, мы с Леной бродили по Вышгороду, ездили в Кадриорг, часами сидели в совершенно несоветских таллинских кафе, где ликер Vana Tallinn подавали в крошечных рюмках, а кофе был необыкновенно ароматным. За окнами падал снег. Пахло хвоей и мандаринами. Маленький оркестрик играл незнакомую нам музыку. Беленькую Лену эстонцы принимали за свою и огорчались, когда она обращалась к ним на русском языке. Как же хороша она была! Так и осталась для меня эта девочка синонимом чистого снега и новогодних чудес.