Михаил Нисенбаум - Почта св. Валентина

Не целовать ее в губы, отречься от них! В антракте он мстительно обцеловывал все, кроме губ, пока не добрался до узких ступней со слипшимися бессильными пальчиками. Вдруг он почувствовал слабый запах, даже не сам запах – бледную тень запаха вяленой рыбы. Его охватило яростное торжество победителя, словно именно это микроскопическое несовершенство, а не ее наслаждение было главным трофеем. Будто он добыл важнейший, ключевой секрет, сразу принесший победу не в одном сражении, а во всей войне. Теперь ему не терпелось рассказать о своей находке, чтобы раз и навсегда изменить расклад ролей: безупречность Вики против коллекции его собственных недостатков.

– Почему ты не целуешь меня в губы? – она глядела на него добрыми, пьяными от удовольствия глазами.

– Не хочу причинять тебе неудобство.

– Перестань, ты же воспользовался жвачкой.

«Воспользовался жвачкой, что за оборот!» Он встал с постели и принялся не спеша одеваться. Ничего не понимающая Вика следила за ним.

– Интересно получается, – заговорил Стемнин, застегнув последнюю пуговицу на рубашке. – Почему я – предмет твоих бесконечных придирок? Думаешь, у тебя нет никаких недостатков? Никаких запахов?

Выражение Викиного лица переменилось на растерянно-выжидающее. Она словно силилась заранее понять, совпали ли открытия Стемнина с ее собственным списком.

– У меня есть недостатки, но про них знаю только я, – наконец выговорила она. – Что ты вообще имеешь в виду?

– Да не важно. Мне хватает деликатности не обращать внимания на подобные пустяки.

– Да? Мне не хватает. Я не могу целоваться, если такой…

– А я могу, если у тебя, скажем, ноги… Но я тебя люблю, и поэтому мне не важно, как… и что…

– Ноги? Что с моими ногами? – В голосе Вики заметалась паника.

– Ничего. Прекрасные ноги. Просто ноги есть ноги…

Не произнеся больше ни слова, Виктория поднялась и вышла из спальни.

Что он наделал! С чего взял, что с Викой можно сражаться ее же оружием? Да он вообще не хотел сражаться – только остановить ее нападки. Что сейчас будет? Она уйдет? Захочет в отместку причинить бо́льшую боль? Он отматывал цепочку раскаленных спором слов. Господи, он ведь только что впервые признался ей в любви! Причем ухитрился связать это признание морским узлом с оскорблением!

«Вот что такое устная речь! Минное поле случайностей, где подкладываешь мины самому себе».

Через полчаса он решился постучать в закрытую дверь кухни. Она сидела на диванчике и перебирала пшено. Мириады желтых зернышек-планет были рассыпаны по столу, и из этого живого лунного хоровода Вика пальцем выводила темные мертвые астероиды и осколки метеоритов. Она вопросительно подняла глаза.

– Ты как? – спросил Стемнин.

– Илья! Давай срочно отремонтируем маленькую комнату, хорошо?

В ее глазах он не заметил ни злобы, ни обиды. Нежность и слезы.

Только на строительном рынке стал понятен масштаб Викиной тяги к обновлению. Каждый павильон, мимо которого они проходили – с электротоварами, сантехникой или дачным инвентарем, – зажигал в ней десятки идей. Будь ее воля, ни один квадратный миллиметр окружающей действительности не остался бы неизменным. Весь мир требовал ремонта – и лучше капитального. Еще не добравшись до обоев, они купили новую люстру, коврики в ванную и туалет, керамический горшок и землю для гипотетического грядущего кактуса. Только посулами приехать еще раз Стемнин смог дотянуть Вику до обойной лавки.

В тесном, ярко освещенном помещении не было ни души, потрескивал в углу масляный обогреватель. Зеленые, абрикосовые, золотисто-ржаные, жаркие византийские рулоны завораживали, словно туго скрученные залы, альковы или заколдованные мансарды. Хорошо было бы просто полюбоваться на эти вариации воображаемого пространства и мирно уйти.

Оказалось, у Вики были непоколебимые представления о цвете, рисунке и материале обоев, которые совершенно не совпадали со взглядом Стемнина. Обои должны быть однотонными, с текстурой грубой мешковины, под покраску. Услышав про покраску, Стемнин забубнил истово и невнятно, как шаман, злоупотребляя наречиями и прилагательными. Наконец были выбраны обои апельсинового цвета с фактурой дерюги.

Лицо Вики упрямо твердело выражением победительницы.

Вечер был потрачен на приведение квартиры в безобразный вид. Кровать в спальне стояла под конвоем стеллажей, в углу толпились картонки с эвакуированными дисками. В маленькой комнате пол блестел скользкой клеенкой.

Время от времени Викин сотовый щелкал, проглотив очередную эсэмэску. Стемнин чувствовал, что эти эсэмэски для телефона вредны, неприятны и телефон им не рад. Он вопросительно глядел на Вику, та пожимала плечами и, напряженно улыбаясь, уходила то в ванную, то на кухню. Было слышно, как тихо и вразнобой попискивают нажимаемые кнопки.

Улеглись около двух часов ночи под угрюмым надзором пришлой мебели. Спальня – камера клаустрофоба.

– Давай сегодня просто полежим, – сказала Вика, когда он потянулся обнять ее.

Помолчав, она прибавила:

– Я так больше не могу. Ну почему все меня сговорились мучить?

Сон сполз со Стемнина, точно теплое одеяло в холодной комнате. «Что? Расскажи! Вика! Виктория! Не молчи!»

Она отрицательно помотала головой, выскочила из кровати за бумажной салфеткой. В половине третьего все же призналась: звонила мать бывшего, сказала, что у сына плохо с сердцем, потом он сам написал. Мол, хотел улететь подальше от Вики, взял билеты в Анталию, но прямо перед посадкой вспомнил про нее – и прихватило. Пришлось сдать билеты и вернуться.

– Он в больнице?

– Откуда я знаю! Не хочу, не хочу ничего!

– Просто я подумал, раз стало плохо, и самолет… Наверное, «скорую» вызывали…

– Илюша, ради бога! Давай будем спать. У меня ни одной силешки не осталось. Спокойной ночи!

Заснула она или просто лежала с закрытыми глазами?.. Стемнин ворочался до самого рассвета.

Вика проснулась отдохнувшей и беззаботной. Готовя завтрак, напевала: «Наша река широка, как Ока. Как «как Ока»? Так – как Ока!» После каждого «ка-ка-ка» заливалась счастливым смехом.

В маленькой комнате Стемнин сдирал со стен старые обои. Не старые – бывшие. Обои отдирались с осенним сухим треском, выстреливая залпами серых крошек. Иногда полоса отваливалась легко – сверху донизу, на спине бумаги виднелись шипы прилипшего мутного клея и чешуйки отслоившейся шпатлевки. Порой прирастала к стене, приходилось брызгать на нее водой, смягчать, уговаривать. Вика переодевалась в спальне и все не шла. С кем-то поговорила по телефону (слов не разобрать) и снова затихла. Минут через двадцать Стемнин, перепачканный белесой пылью, постучал (на двери остались белесые следы от косточек пальцев) и зашел в большую комнату.