Максим Кантор - Красный свет

– Скажите, – спросил я Ройтмана, – вот эта фраза российского поэта: «Февраль, достать чернил и плакать»… Это ведь очень свободолюбиво, не так ли? Ведь это – протест?

– А? – Он меня не понял, баррикадный боец за неравенство. – Вы нам набросайте, господин Ханфштангль, заметки о коммунистическо-фашистском союзе… Нам очень нужно…

Да-да, непременно… Я уж постараюсь, демократическое дело нехитрое. Извольте, расскажу, что страшнее коммунизма ничего нет… Мне надо отрабатывать чай с молоком. И судя по всему, Ройтману тоже надо отрабатывать зарплату. Любопытно было бы сравнить наши доходы. Ах, милый Ройтман, что ты делаешь? Опомнись! Ты хочешь, чтобы я показал тебе, что те, кто освобождал евреев, хуже тех, кто их душил? Милый Ройтман…

Впрочем, и в лагерях смерти некоторых евреев оставляли в живых – требовалось убирать трупы.

– Гитлер имел доказательства, что Сталин готовит нападение? Апчхи! – Ройтман чихал, поминутно менял бумажные платки.

– Не думаю.

– Документы, письма на этот счет… перехваченные шифровки… Знаете ли вы, что рассекретили стенограмму заседания, на котором Сталин открыто говорит о планах?

– Не видел публикаций.

– Это меняет все!

– Неужели? – Что я мог ответить энтузиасту?

– Гитлеровский режим напоминал сталинизм?

– Трудно сказать, я в Москве не жил.

– Вы встречали разных людей… Можете сравнивать! Читали Арендт, «Истоки тоталитаризма»?

– Ханну помню хорошо.

– Ах, расскажите! – Ройтман сел рядом, вооружился блокнотом. – Это мой кумир!

– Не хотелось бы делиться личными воспоминаниями.

– Арендт обозначает пункты, которые позволяют назвать режим тоталитарным. Антисемитизм, например.

– Сталин не был антисемитом.

– Это доказано! Кампания против космополитов в 1952-м!

– Значит, СССР стал тоталитарной страной в 1952-м, а до того не был?

– Демагогия, – вступает в разговор запальчивый Халфин, – преступления нацистов меркнут рядом с преступлениями коммунистов!

Если бы мои гости могли, они бы задали главный вопрос: «Dassein oder Design?» Сопоставление этих терминов пришло мне на ум в шестидесятых, когда я еще жил в Америке, на военной базе, а мир бредил дизайном. Бытие – или его декорация? Вопрос для Хайдеггера. Но так думать мои гости не умели; их интересовали шифровки и сейфы. Выследить, где и какой документ прячут, подловить историю на случайной фразе, огорошить бытие удачной цитатой. Мне иногда кажется, что из современных культурологов вышли бы неплохие гестаповцы – Мюллеру был близок такой подход. Что, влипла, голубушка история? Колись – выбора нет!

Профессор Халфин мечтательно потер руки. Всю сознательную жизнь этот въедливый человек посвятил разоблачению собственной истории: он составил картотеку двусмысленных высказываний политиков, секретных протоколов советских чиновников, он сел на хвост бытию!

– Разве Освенцим сравнится с Магаданом? – сказал Халфин, сморщившись. – В конце концов, нацисты убивали чужих, а большевики – убивали своих. Разница вопиющая!

– Убийство сограждан, – добавил Ройтман, – в тысячи раз преступнее, нежели военные действия против другой страны! – Он высморкался в очередной бумажный платок, бросил платок рядом с креслом.

– Рядом с ГУЛАГом немецкие лагеря выглядят как санатории! – сказал Халфин. Я поглядел на смятый платок и на лицо профессора Халфина – сходство было разительным. – Нацисты раскаялись, если на то пошло! Раскаяние! Что-то не наблюдаю раскаяния в России!

– Хотелось бы всех поименно назвать, – промолвил Ройтман.

– Я попробую, – сказал я. – Разрешите я назову вам некоторых раскаявшихся поименно.

Чего я хотел от них? Мне захотелось остудить их пыл, это понятно. Я люблю давать уроки истории – удовольствие, возможно, из последних, мне доступных. Люблю детали и ценю подробности, обобщения не устраивают. Но было и еще нечто, что постепенно захватило меня. Мне захотелось помочь Ройтману, как некогда захотелось помочь Адольфу. Он был неглуп, он хотел справедливости… Я вдруг подумал… А что если фаустовский дух скрестить с еврейской парадигмой? Может, так мы дадим Западу странный шанс? И не это ли попытался сделать Микеланджело? Гитлер меня не дослушал, германский Один вытеснил в его сознании Христа… Шпеер, глупый Шпеер победил Праксителя… Возможно, стоит попробовать. Правда, силы уже не те. Я начал говорить.

– Франц Штенгль, комендант Треблинки, Густав Вагнер, комендант лагеря Собибор, Алоиз Бруннер, ответственный за лагерь Дарнси, Йозеф Менгеле, врач, потрошивший младенцев, – им всем дали уйти. Все отлично знали, где живет доктор Менгеле, и никто не побеспокоил доктора до его кончины в 1979-м, – заговорил я привычным менторским голосом. Иногда мне кажется, что вместо меня говорит моя память, говорит хроника событий, от которой уже не может избавиться мозг. – Штенгель, Вагнер и Бруннер – коменданты лагерей смерти, наказания не понесли. Считается, что скрылось более трехсот крупных эсэсовских чинов, уходили так называемыми «крысиными норами». Про Отто Скорцени, Клауса Барбье и Отто Ремера вы знаете. Но я скажу о другом. Практически ни один из генералов вермахта не понес наказания. Генерал Арним, тот, который отличился расстрелами под Москвой, – сказал я, – освобожден из плена в 1947-м. Генерал Аулеб, воевал под Витебском и Ржевом, был командующим охранными войсками, специалист по борьбе с партизанами, освобожден в 1947-м. Генерал Байерлайн, участвовал в боях под Москвой, освобожден в 1947-м, принял участие в реваншистских движениях. Генерал Балк, – Французская, Греческая, Русская кампании – освобожден в 1947-м. В 1948-м его, однако, обвинили в военных преступлениях, судили в Штутгарте, приговорили к шести месяцам тюрьмы.

Они посмотрели на меня как на сумасшедшего.

– Я предупреждал вас, что господин Ханфштангель человек особенный, он все помнит, – улыбнулся майор Ричардс.

– Как правило, судебное производство было организовано так. Сначала суд приговаривал военных преступников, то есть тех, кто был повинен в массовых убийствах мирных граждан, кто сотрудничал с айнзацкомандами или отдавал приказы о расстрелах, – к 25 годам заключения. К смерти приговаривали редко, только если преступника выдавали в страну, где он особо отличился, куда-нибудь на Балканы… А так – к 25 годам, звучит весьма устрашающе. Но через несколько лет заключенных передавали в Федеративную Германию как неамнистированных преступников. А в Германии их освобождали почти сразу. К 1955 году были выпущены все, кто получил двадцать пять лет. Но как правило, выходили на свободу уже в 1947-м. Генерал Байер, сражался на Украине, освобожден в 1947-м. Генерал Беге, войсковая группа действовавшая в Курляндии, носила его имя; освобожден в 1955-м. Генерал Беренд, сражался под Ленинградом, освобожден в 1947-м. Генерал Бот, командующий охранными войсками группы армий «Север», занимался антипартизанскими операциями. Освобожден в 1947-м. Генерал Бремер – Французская, Польская, Советская кампании; освобожден в 1955-м. Генерал Буле, личный друг Гитлера, начальник штаба контроля за аполитичными элементами в армии; освобожден в 1947-м. Генерал Варлимонт, осуществлял перевооружение Германии, состоял военным атташе при Франко, разрабатывал вместе с Йодлем план Барбаросса, приговорен к пожизненному заключению; освобожден в 1957-м. Барон Вейхс, генерал – Югославская кампания и сражения на Восточном фронте, Белостокская операция, Орел, Курск, Сталинград; прославлен уничтожением партизан, расстреливал заложников тысячами; освобожден в 1947-м году. Гудериан, генерал-полковник, воевал везде; разумеется, освобожден сразу после 1945-го.