Виктория Токарева - Короткие гудки (сборник)

Леня действительно торопился. Он ненавидел опоздания, и, если бы не моя рекомендация, он отшил бы Ханну в одну секунду. Для него все гениталии равны.

– Мы подумаем, – сказала я, вставая.

Ханна достала конверт, в который был вложен гонорар, и неуверенно протянула врачу, с надеждой, что он откажется. Но Леня не отказался. Он дернул конверт из ее рук и бросил в верхний ящик стола. Торопился.

Всю обратную дорогу Ханна была бледна и молчалива. Я думала, она переживает возможную инфекцию и ее последствия. Но я ошиблась. Ханна переживала утрату ста долларов, которые она вложила в конверт. Она была уверена, что врач очаруется ею, как богиней, и откажется от гонорара. Кто же берет деньги у богини… Но Леня возненавидел ее еще раньше, чем увидел. Его время – деньги. И опаздывать – значит залезать в его карман.

– Какой противный, – заключила Ханна. – Я не буду у него рожать. Я пойду в правительственную клинику. Я могу рожать где угодно, хоть в самом Кремле.

– Твое дело, – заметила я.

Я потратила на нее полдня. Договаривалась, ехала, и что в результате? Хоть бы спасибо сказала. Она считает, что все ей должны за ее красоту.

Ханна притормозила машину возле универмага «Москва».

Мы поднялись на третий этаж в отдел женской одежды. Ханна выбрала себе летнее платье: сочетание джинсовой ткани с кружевами и вышивкой.

– У тебя есть деньги? – легко спросила Ханна. – Дай мне сто долларов. Мы сейчас вернемся, я тебе отдам.

Я вытащила из сумки деньги, отдала Ханне. Было бы обидно не купить это платье.

Ханна ушла в примерочную. Вышла в платье. Я залюбовалась ее новым образом: барышня-крестьянка. Подумала, действительно Леня – козел. Красоту надо поощрять хотя бы словом, хотя бы взглядом. Красота вряд ли спасет мир, но настроение поднимет. Мечту разбудит. Добавит радости в серое болото жизни.

Ханна подвезла меня к моему дому. Остановила машину против подъезда.

– Ты хотела отдать мне деньги, – напомнила я.

– Деньги у мужа. Он на работе. Я тебе завтра отдам.

Я удивилась в глубине души, но промолчала.

Прошла неделя. И две. Ханна денег не возвратила, возможно, забыла. Может быть, для нее это такая мелочь, о которой не стоит помнить. А скорее всего, она меня просто кинула.

Почему она так поступила? Какие причины? И вдруг причина раскрылась сама собой: отсутствие образования и воспитания. Привычка выживать. Ханна давно уже богата, но привычка выживать любой ценой осталась с детства. Ханна – из низов. Она жила себе на Крахмальной улице среди бедноты и босоты. Без отца, с одной пьющей матерью. Выживала. И вот выросла в красивый цветок.

Красота – это капитал. Его надо правильно вложить. Вложила. Вышла замуж за богатого немца. Теперь она купается в деньгах и нарядах, но это все та же Ханна, ушлая и беспардонная. А ее вытянутые ноги – не что иное, как реванш за унижения в детстве. Раньше она переступала через чьи-то ноги, теперь пусть переступают через ее. Отсюда же любовь к Сереже, он тоже из низов, свой. Отсюда же охлаждение мужа. У Ханны красивая форма, но содержание страдает. Одну только форму долго любить невозможно. К красоте привыкаешь и не замечаешь в конце концов.

Ханна проявилась через месяц, нарисовалась у меня на пороге с цветком в горшке. Я поняла, что это вместо денег.

Я изобразила радость. Мне проще притвориться, чем выяснять отношения. К тому же Ханна мне нравилась. Вот нравилась, и все. Было в ней что-то рисковое, отвязное, шикарное, чего не было во мне. Я – человек робкий, всего стесняюсь. Мне постоянно неудобно. А Ханне удобно все: забеременеть от другого, и носить, и родить в конце концов. Может быть, в этом есть смелость, самостоятельность и в результате – выигрыш… Не знаю.

Мы прошли на кухню. Я усадила Ханну за стол. Поставила сковороду с жареной картошкой. Ханна стала есть, и по тому, как она ела, я еще раз убедилась: Крахмальная, Крахмальная… Ханна жевала с раскрытым ртом и дирижировала себе вилкой. Воспитанные люди так не едят.

Я тоже стала есть прямо со сковороды. Мне было весело, как будто катишься на санках с крутой горы. Дух захватывает. Ханна нравилась мне за то, что она другая, чем я. В сравнении с ней я была пресная, как бессолевая диета.

Ханна поела и ушла.

Муж сидел в кресле и читал газету.

– Красивая? – спросила я у мужа.

– Наверное, – ответил муж.

Он не разглядывал Ханну. Моего мужа не интересовало то, что проистекало за границами его жизни. Предположим, Ханна красивая, но это не его Ханна. Зачем на нее смотреть?

В психиатрии есть термин: равнодушие до высокомерия. Мой муж был глубоко равнодушен к чужой жизни. Я подозревала, что и к своей жизни он тоже равнодушен. Может быть, это – форма защиты.

Настало лето.

Я уехала в Германию по приглашению крупного издательства.

Собирались залы, приглашалась актриса, которая читала мой рассказ по-немецки. Публика слушала и внимала с трогательным интересом, хотя жизнь моих героев происходила далеко за пределами их жизни.

У немцев присутствовал большой интерес ко всему русскому. Может быть, им хотелось поближе рассмотреть своих победителей и их потомков.

Я неплохо зарабатывала и моталась по магазинам в поисках нарядов. На Западе есть все, но того, что тебе надо, – нет. Может, где-то и висит, но поди знай – где именно.

Я избегала черного цвета. Мне хотелось что-то персиковое, как у Ханны, но в результате я купила именно черное с красным верхом. Смерть коммуниста.

Я устала как собака и хотела домой. Я не могу находиться вне дома больше десяти дней. Устаю от праздности. Хочу работать. Хочу за свой письменный стол. Без работы я впадаю в депрессию. Моя работа меня уравновешивает.

Я вернулась в Москву в середине лета. Обычно в это время открывается Московский кинофестиваль, который я посещаю.

Кино быстро стареет и быстро развивается. Хочется знать новые имена и новые направления.

Фестиваль проходил в кинотеатре «Россия».

Перед началом сеанса в фойе я увидела итальянскую звезду Софи Лорен. В ее руках была большая бутылка с минеральной водой. Я поняла: пьет воду, промывает организм, чтобы сохранить здоровье и красоту.

Вокруг нее клубились журналисты со своими вопросами.

– Кого вы больше всего любите? – спросила молодая журналистка.

– Детей, – ответила звезда по-итальянски.

– А вы хотели бы еще родить?

Идиотский вопрос. Это только библейская Сарра могла родить Аврааму в девяносто лет. Софи Лорен было, конечно, не девяносто, но шестьдесят с хвостом – наверняка.

– А почему бы и нет? – ответила звезда.

Фактор возраста игнорировался.

Вокруг звезды клубились устроители фестиваля, улыбались заискивающе. Софи Лорен не отвечала на улыбки, смотрела над головами. Она казалась выше всех ростом плюс звезда. А у звезд иные горизонты.