Дмитрий Вересов - Семь писем о лете

Состав замедлил ход, прокатился, словно по инерции, еще полсотни метров, дернулся и остановился в самом центре этого скопища людей и техники. Лариса вытянула шею, пытаясь рассмотреть, в какой стороне находится здание вокзала. Видно ничего не было. Перед их теплушкой стояло как минимум полтора десятка составов, напрочь загораживая собой все, что могло находиться за ними. Ольга подошла к противоположной двери, поставила чайник на притулившуюся у стенки табуретку и, уцепившись руками за скобу замка, с усилием отодвинула его и откатила дверь. Увы, рядом тоже застыл эшелон, двери его были плотно закрыты.

– Нинуся, иди сюда.

Из угла теплушки, из-за занавески, держа во рту пальчик, вышла сестра Ларисы Нина. Существо четырех лет от роду, маленькое и худое, в светлом платье в мелкий голубой горошек, коричневых сандалиях на босу ногу, с белокурой, крупными локонами, огромной шапкой волос. Существо подошло и стало смотреть на Ларису большими серыми глазами.

– Держи чайник.

Нинуся двумя руками взяла чайник. Лариса встала на табуретку, ухватилась руками за край окна и, приподнявшись на цыпочки, выглянула наружу. Кроме стены стоящего рядом вагона, и с этой стороны ничего разглядеть не удалось. Ольга спустилась на пол.

– Это станция кипяток? – Нина снизу смотрела на сестру.

– Да, Нинусик, кипяток, станция кипяток.

Лариса села на корточки, поправила малышке воротник платья.

Они выехали из Ленинграда почти год назад, по приказу Ставки Верховного Главнокомандующего об эвакуации семей тех, кто находился на фронтах. Отец был мобилизован сразу, как началась война, а мама, за полтора месяца окончив какие-то военные курсы, ушла на фронт в августе сорок первого. Ларисе было десять лет, а маленькой сестре Нинке только-только исполнилось четыре, и их отправили в эвакуацию с детдомом, куда привела обеих прямо с вокзала, с которого уехала воевать мама, строгая женщина из военкомата. И в тот же день их увезли на тот же вокзал.

Ехали, можно сказать, по-царски: одна плацкартная полка на двоих, на каждой крупной станции – горячее питание. Через полторы недели детдом оказался в южном приморском городке со смешным названием Темрюк. Детей распределили по частным домам, учиться направили в здешнюю школу. Местные жители, поначалу сдержанные и неприветливые, по мере того как с севера приходили страшные вести о бомбежках и артобстрелах Ленинграда, о том, как сжималось вокруг города ледяное кольцо блокады, делались добрее и участливей к «сиротинкам». Пожилая хозяйка дома, где поселили Ларису с Нинкой, из строгой Прасковьи Никифоровны стала бабушкой Полюшкой, от души кормившей малолетних своих постоялиц всем, что было в доме, – рыбкой, мамалыгой, компотом из сушеных вишен и абрикосов, которые в этих краях именовались «жердёлой». Девочки, в свою очередь, помогали, чем могли, по хозяйству.

Но за первую осень, зиму, весну фронт неумолимо смещался на восток. Фашист, рвущийся на Кавказ, надвигался на Кубань, и в июне пришло постановление о вторичной эвакуации детдома – уже за Урал. Сестер, по причине Нинкиной «медвежьей болезни» и категорического отказа Ларисы расстаться с малышкой, везли отдельно от других детей, вместе с несколькими воспитателями, в набитом детдомовской утварью товарном вагоне. За десять дней они проехали километров триста, простаивая в тупиках и на запасных путях, давая дорогу поездам с техникой, литерным и медицинским составам. На остановках, станциях и полустанках вдоль вагонов ходили женщины, разносившие горячую воду. «Кипяток! – кричали они, – кому кипяток?!» Маленькая Нинуся, завидев женщин с ведрами в руках, махала им рукой и кричала: «Кипяток! Станция кипяток!..»

Лариса встала с корточек и взяла у сестры чайник. Занавеска в углу была сдвинута. Две женщины спали, а две другие разбирали и переписывали в маленькую черную тетрадочку документы, пачками лежавшие на привинченном к полу столе.

– Нинусенька, я пойду искать кипяток на станцию, а ты сиди здесь, с тетей Зиной и тетей Любой, и никуда не выходи.

– Я с тобой.

– Нет, не со мной. Посмотри, сколько поездов, надо быстро, идти далеко, а ты маленькая.

– Я с тобой. – Губы у малышки затряслись, потекли слезы, она ухватилась обеими руками за Ларисин подол и прижалась щекой к руке. Лариса посмотрела на воспитательниц. Те отрешенно и устало бормотали что-то, склоняясь над бумагами, перелистывая их и тетрадочку туда и обратно.

– Я с тобой, с тобой…

– Подожди.

Лариса высунулась из вагона. За их теплушкой была прицеплена другая, с какими-то ящиками, испещренными белыми цифрами по бокам, ящики сопровождал инвалид, худой пышноусый мужчина, уже пожилой и с девочками очень добрый. Он всегда разговаривал с сестрами и угощал маленькими кусочками хлеба с тонким слоем маргарина.

– Дядя Вася, а сколько будем стоять, не знаете?

– Ларочка, внучка, – Василий Никитич стоял у раскрытой двери своей теплушки, опершись на ограничительный брус и выставив ногу в здоровенном пыльном кирзаче. Правый, пустой рукав у него был подоткнут за ремень гимнастерки. – Ларочка, так до ночи-то точно простоим, видишь, сколько воинских вокруг, а может, и больше застрянем. А что?

– Я кипяток пойду поищу. Хочу Нинку с собой взять, а то она сидит и сидит впотьмах.

– Идите, девоньки, нам вон упоры под колеса ставят, вишь, вон, у четвертого вагона смазчик, может, и ночевать здесь будем.

Лариса улыбнулась дяде Васе, примерилась спрыгнуть на маслянистый гравий внизу, ойкнула, кинулась к чемодану, взяла документы, свои и сестры, билеты и путевой. Спрыгнула вниз, приняла Нинку, и, позвякивая крышкой чайника, они пошли мимо вагонов в направлении гудящего где-то невдалеке станционного репродуктора. Звук строгого женского голоса, произносившего совершенно непонятные в общем шуме и грохоте станции какие-то команды, доносился спереди и справа многократным, налезающим друг на друга эхом, разносился во все стороны. Составы стояли бесконечными вереницами, и девочкам приходилось, низко присев или на четвереньках, пролезать под брюхом вагонов мимо огромных колес и висящих сцепок. Выбравшись из-под очередного ряда теплушек, нагнувшись, таща за собой сестру и выставив далеко вперед левую руку с пока пустым, а потому не очень тяжелым чайником, Лариса чуть не уперлась головой в путевого обходчика.

– Этто что такое?! – раздалось откуда-то сверху.

Обходчиков было двое, в гражданском, только ботинки с отделанными светлыми металлическими кружочками отверстиями для шнурков и из такого же металла помпэ и форменные железнодорожные фуражки со скрещенными серебряными молоточками были казенными.

– Это кто тут по путям гуляет, куда направляемся? – добродушно зарокотал сверху густой голос.