Дмитрий Вересов - Семь писем о лете

Она слезла с оттоманки, и на ощупь двинулась из комнаты по узкому коридору. В прихожей должны были стоять два ведра с водой: вчера, под вечер, они с Зойкой ходили на Карповку. Верочка промыла глаза, которые стало уже нещадно щипать, прополоскала рот и, наскоро проведя мокрыми руками по лицу, попыталась открыть входную дверь. Как ни странно, это ей удалось сразу. Чаще всего после близких попаданий дверь перекашивало, засов заедало, заклинивало, и приходилось отжимать дверное полотно тяжелой отцовской сапожной лапой – расплющенной железной плюхой, насаженной на круглую полуметровую деревяшку, на которой отец чинил прохудившуюся обувь. Когда еще был жив. До блокады. Лапа теперь всегда лежала между дверями, входной и внутренней, на том месте, где до войны стоял ящичек с луком и картошкой. Его сколотил Верочкин дед еще в революцию, и они с бабушкой хранили в нем припасы. Верочкину маму вырастила крестная, потому что дед погиб в Гражданскую, а бабушка в том же девятнадцатом умерла от «испанки». Остались только три старые фотографии, которые стоят на комоде. А ящичек прошлой зимой сожгли в кухонной плите, в лютые морозы.

Верочка распахнула дверь. На лестнице пыли было меньше. Двери в квартиры слева и справа от Верочкиной, в Зойкину и Виктора, были открыты. Верочка, продолжая кашлять, заглянула в пустые коридоры и спустилась вниз. Около угла дома толпился народ. Спиной стояли Ирина Тарасовна, мать Виктора, в своей меховой кацавейке без рукавов, Риммина мать и дворник Сим Симыч. Рядом с ними крутилась маленькая Тайка-Штаны, которая, увидев Верочку, сделала круглые глаза, почему-то покрутила пальцем у виска и призывно замахала ей руками. Верочка подошла к ним. Тайка потянула ее за пуговицу кофты:

– Ты что, дома была? Ой, ой…

Глазенки у Тайки стали огромными. Верочка, отобразив во взоре все возможное презрение, окинула девчонку уничтожающим взглядом. Взгляд тренировался и репетировался перед зеркалом долгими часами, после многократных просмотров в кинематографе фильмов с участием ее тезки, Веры Холодной.

– Штаны подтяни, посикуха. – Верочка величественно отвернулась.

Свое прозвище маленькая Тая получила из-за постоянно торчащих из-под подола и спадающих ниже колена теплых байковых штанов, в которые ее почему-то одевали круглый год. Тайка, против обыкновения, не надулась, а, наоборот, подошла к Верочке вплотную, схватила за рукав и потащила к торцу дома. Они легко протолкались сквозь стоящих взрослых и неожиданно оказались впереди всех, буквально уперевшись носом в спины милиционеров, их участкового и молодого, незнакомого. Тут же, рядом с девочками, появившись словно из-под земли, очутился дворничихин сын Колька, белобрысый губастый мальчишка, сверстник Верочки. Перед войной Кольку оставили в шестом классе на второй год, и он, не будучи хулиганом, упал в дворовой «табели о рангах», но, так как по сути своей был парнем добрым и бесхитростным, легко пережил это и продолжал общаться с бывшими одноклассниками как ни в чем не бывало.

Кольке Верочка нравилась, как и почти всем окрестным мальчишкам. Верочка это знала, и, когда Колькины вихры оказались рядом, она отвернулась и вздернула носик. Но Кольку это не смутило, и он заявил громким шепотом:

– Верка, Штаны сказала, что ты тоже дома была, да? Значит, ты четвертая.

Верочка удивилась:

– Какая четвертая? Дурак!

– Сама ты дура! – возмутился Колька. – Если бы он взорвался, так полдома снесло бы, как на Бармалеева! А дома были Толька Романенко, Зойка, у нее вообще квартира крайняя, Есик Рыжий и ты…

Участковый обернулся к детям:

– А ну-ка, не шуметь мне здесь! Мелочь пузатая! Щас уши-та вот… – Потом сразу как-то подобрел лицом, присел на корточки. – Верочка, – спросил, – а мама-то где, на работе?

Верочка кивнула. Участковый с усилием поднялся.

– Ну, раз пришли, смотрите, только не шуметь и ближе – ни шагу. Сейчас саперы приедут. – Он снял с головы фуражку и протер ее с внутренней стороны огромным носовым платком. Тут же начал сморкаться и, теребя мясистый нос, глухо и гнусаво проговорил: – Да, считай, сегодня в этом доме все заново на свет народились…

И тут Верочка увидела его. Под стенкой, рядом с выходящим на торец Зойкиным окном, поблескивая металлом, лежал снаряд. Он ударил в угол здания почти у самой земли, разворотив кусок стены и оставив в кладке выбоину, куда свободно могла поместиться стоящая неподалеку жактовская пожарная помпа. Снаряд косо, под углом, лежал на куче битого кирпича и штукатурки, чуть утонув задней частью в осколках, и приподняв заостренное хищное рыльце.

Верочка до этого не раз видела артиллерийские снаряды – и для зениток, и для пушек стоящих на Неве кораблей Балтийской флотилии. От них веяло чем-то сильным и успокаивающим. И еще казалось, что они теплые. А лежащий под стеной ее дома снаряд был совсем другой. Чужой, холодный, затаившийся, он, казалось, наблюдал за собравшимися людьми. Без привычной гильзы, которая осталась где-то на Пулковских высотах, он был так же жуток, как зажатая в голой руке опасная бритва.

Верочка стояла и смотрела. Если бы не произошло чудо, если бы снаряд разорвался, ни ее, Верочки, ни ее дома, ни почти всех стоящих рядом людей не было бы в живых. Их не было бы. Никогда. «И не было бы моей дочки. Она бы не родилась. А теперь она будет», – подумала Верочка первую в своей жизни женскую мысль, не осознав и даже не заметив этого.

Приехавшие на полуторке саперы первым делом дали нагоняй участковому и молодому незнакомому милиционеру «за скопление гражданского населения во взрывоопасной зоне» и отогнали всех за соседний корпус. Молодой остался наблюдать за порядком, а участковый вернулся к саперам. Дворничихин Колька извелся от зависти к участковому, ему тоже хотелось быть там, кроме того, он манерничал перед Верочкой и все время высовывался из-за угла, пытаясь рассмотреть, что делают саперы, пока не получил от милиционера хороший подзатыльник. Так продолжалось с полчаса, может, меньше, а может быть, больше, Верочка не знала. Взрослые стояли молча, с напряженными лицами, лишь изредка вполголоса перебрасываясь словом. Их состояние передалось детям, и они, собравшись группками, шепотом обсуждали происходящее.

Молодой милиционер, выйдя из-за укрывавшего их дома, наблюдал за тем, что делалось у саперов, время от времени для порядка поглядывал на жильцов и курил папиросу за папиросой, глубоко затягиваясь и выпуская через нос сизый дым. Верочка давно перестала вслушиваться в настороженное перешептывание стоящих рядом девчонок и просто наблюдала за милиционером. Тот, докурив до мундштука очередную «беломорину», поплевал на нее и, как и предыдущие, затолкал в спичечный коробок.