Михаил Гаёхо - Мост через канал Грибоедова

– А что такое «заспинник»? – спросил Носиков.

– Тот, кто за спиной фронтмена ловит его движения и следует им. Не в прямом, разумеется, смысле.

– А кто такой фронтмен? – спросил Носиков. – Заспинник у меня даже где-то есть в пассивной памяти, а фронтмена нет.

– Логичнее было бы наоборот, – заметил Георгий. – Фронтмен – в переводе с какого-то иностранного – это «человек, который впереди», что естественно. При повороте в левую сторону, то есть в зимнюю – будет «шнабмиб».

– Что-то непохоже, – засомневался Жуков.

– В зимнюю сторону два поворота, – сказал Георгий, – разве кто-нибудь говорил, что поворот может быть только однократный?

– Я имею в виду, что в слове «шнабмиб» на одну букву меньше, чем следует, – сказал Жуков.

– Шнаб-мриб, – раздельно произнес Георгий, – но букву «Эр» я не выговариваю.

P. S. Есть люди, которые не выговаривают букву «Эр».

Некоторые люди не выговаривают и другие буквы, но тех, которые не выговаривает букву «Эр», гораздо больше.

Букву «Эр» не выговаривают целые народы, например, – китайцы.

А другие (англичане, французы) выговаривают, но как-то неправильно, плохо.

Не исключена возможность того, что среди общего числа живущих в мире людей число выговаривающих окажется меньше числа невыговаривающих.

И это число (вспомним о невыговаривающих китайцах) со временем может и вовсе сойти на нет. Как ни печально, но дело идет к этому.

Трое пили пиво на мосту через канал Грибоедова.

– Я применил этот шифр к своей фамилии, – говорил Носиков, – и из первых четырех букв получилось слово «лето». А с другой стороны я обнаружил слово «зима». – Он отпил из своей бутылки и вдруг, в упор посмотрев на Георгия, спросил: – Почему вы сказали, что я убил собачку?

– Некоторые вещи должны быть сказаны, – сказал Георгий. Он поднес к губам свою бутылку и, допив пиво, которое там оставалось, поставил ее на мост у решетки, после чего продолжил: – Маленькая собачка у маленькой девочки в сумочке, в темноте, когда ее никто не видит, знаем ли мы, жива она или мертва? Вопрос не так уж прост, потому что на самом деле оба варианта там, в темноте, существуют одновременно и равноправно, как установил один знаменитый физик.

– У маленькой девочки? Почему же у маленькой? – удивился Носиков.

– Если вы видите на ее месте что-то другое – что ж, ваше право. Но вы хотели о собачке. Спрятанная в сумочке, она ни жива, ни мертва, но возникаете вы с вопросом «Ее еще не убили?», и эти слова нарушают равновесие в пользу одного конкретного варианта. Сказанное вслух имеет обыкновение материализовываться. Собачка мертва.

– Ну, – возразил Носиков, – я ведь, собственно говоря, не сказал «убили», а сказал «не убили», то есть совсем наоборот.

– Здесь другая логика. Произнесено слово «убили», оно прозвучало, оно выпущено наружу, а остальное не имеет значения.

– Есть все же разница, – сказал Носиков, – между мертвой собакой и собачьим чучелом, которое там оказалось.

– А там, в темноте, в непроявленном виде существуют все варианты: живая собака, мертвая собака, чучело собаки, другое чучело собаки (с раскрытой, к примеру, пастью), собака, разрезанная на кусочки, или, может быть, вообще не собака, а крыса, хорек или кенгуру.

– Не, знаю, – вслух задумался Носиков, – это сумочка такая необыкновенная, или девочка. И я сам тоже, наверное, какой-то не такой.

– Сумочка? – переспросил Георгий и принял в руку бутылку пива, которую протягивал ему Жуков. – Не одна только сумочка, а весь, можно сказать, мир в тех его частях, которые мы не видим. Там, в тех местах, к которым мы, так сказать, стоим, повернувшись спиной, в непроявленном или отчасти проявленном виде существуют разные варианты событий – можно было б сказать «все варианты», если бы мы понимали, что говорим, когда говорим «все». Там наш этот вот разговор мы, может быть, ведем за стаканом водки, бокалом вина или чашкой кофе.

– Наш разговор мы ведем у себя за спиной, – проговорил Носиков.

– Вот поймал на слове, – засмеялся Жуков.

– Что за спиной, это не в буквальном, разумеется, смысле, – уточнил Георгий, передавая бутылку Носикову.

– Ничего, – сказал Носиков, – я могу это себе представить. Но те люди, которые у нас за спиной ведут наш разговор за нашей чашкой кофе или рюмкой водки, – можем ли мы считать, что это мы сами?

– Почему нет? Один разговор мы ведем за чашкой кофе, другой за стаканом вина, третий за рюмкой водки, но ярким – тем, что остается, в итоге, виден снаружи и изнутри, будет только один.

– Тот, в котором мы пьем сейчас пиво, – сказал Жуков.

– Но кое-что из того, что мы сказали друг другу за чашкой кофе, может остаться в наших головах как личная, случайно пришедшая, мысль, – сказал Георгий.

– Нет, все же я не могу такого представить, – сказал Носиков.

– Почему нет, – возразил Георгий, – представьте себе что-нибудь простое и понятное, например – яблоко.

– Представил. – Носиков закрыл глаза.

– Какого цвета это яблоко?

– Красное в полоску.

– Но если бы я попросил вас представить зеленое яблоко, вы смогли бы представить и зеленое, разве нет?

– Смог бы.

– Значит, в каком-то вашем темном уголке присутствуют разные образы яблока – или материал для этих образов. Из которых ярким, высвеченным становится только один, потому что одновременно два в одном образе вы представить не в состоянии, тем более не в состоянии представить яблоко как таковое, без конкретных черт – красного или зеленого цвета этого яблока – именно этого – его полосок, пятнышек. Так же точно вы не можете осознать себя (в настоящий момент времени или в прошлом – без разницы) ведущим беседу с чашкой кофе в руке и с бокалом вина одновременно – картинка может быть либо одна, либо другая.

– То яблоко, которое я представил, стало зеленым, – сказал Носиков, продолжая держать глаза закрытыми.

– Но представить его зеленым и красным одновременно вы не можете. Так же, как не можете, обернувшись, разглядеть в клубящемся за вашей спиной облаке возможностей, где могут оказаться (а значит, в непроявленном виде присутствуют) ваши знакомые Иванов и Петров, и незнакомый Сидоров, и продавщица, у которой вы покупаете хлеб в магазине, и (со значительно меньшей вероятностью) губернатор города с приближенными, но не Гай Юлий Цезарь и не Лев Толстой (хотя, кто знает, кто знает), – не можете разглядеть там в одном лице сразу двоих, а лишь кого-нибудь одного. Разница с яблоком в том, что проявившийся перед вами Иванов так легко не уступит свое место Петрову, хотя, впрочем, ничего категорически невозможного в этом нет.

Носиков отпил из бутылки и, повернув голову, посмотрел в дальний конец моста. Там из-за фигуры льва показался высокий блондин Петров, приветственно поднимая руку, а вместе с ним еще несколько блондинов приравненной национальности.