Галина Артемьева - Кто косит травы по ночам

Ну, они там от нее получили «в другую школу»!

Паслись за ее счет все девять лет, такие средства им отстегивались, а в нужный момент, как будто так и надо – «в другую школу»!

Дома она своим мужикам устроила реальный смерч, бурю в пустыне. «Пустыня» – это была ее выжженная сыновней неблагодарностью душа.

Дима продержался, новое место учебы не назвал.

Тогда мать его выследила. Жизнь заставит – всему научишься. Ухитрилась прокрасться за ним всю дорогу до лицея, на метро, с пересадками, в час пик. Первым делом – к завучу, отрекомендовалась. Выслушала похвалы сыну, успокоилась немножко, воспряла духом и – шасть в класс по старой привычке. Дима пулей выскочил к ней, не успела она даже рот раскрыть, позвать:

– Екатерина Илларионовна! Предупреждаю вас: если вы сейчас же не уйдете отсюда, я домой не вернусь, и найти вы меня не сможете!

Это он матери так: «Екатерина Илларионовна!» Ультиматум предъявил. И так смотрел на нее! Чужими глазами! Ледяными!

Она плакала всю дорогу домой. Главное, надо было как-то исхитриться и вернуть прежние отношения. Чтоб он любил и ласкался, как раньше: «Мусенька моя, мамусенька!» Чтоб был родненький роднулечка.

План созрел быстро: дома и стены помогают.

Дима вернулся домой вечером. Мать лежала на высоких подушках, слабая, безразличная ко всему. Ни слова упрека. Отец суетился возле жены. Подъехала бригада «Скорой помощи».

Дима ждал в своей комнате: к маме его не пустили. Он не видел, как отец отстегнул врачу и фельдшерице по пятьдесят баксов, не слышал, как мать объясняла, что от них требуется. Он получил лишь результат сделки. В комнату его вошла грузная докторша и бесцеремонно спросила:

– Как звать тебя?

– Дима.

– Ну вот что, Дима! Еще пару таких потрясений, и нету у тебя матери, ясно? Она у вас серьезно больна. Должны госпитализировать, отказалась. Потеряете в два счета. Эх, люди, люди! Кто мать тебе заменит?

Докторша честно отработала свое.

У Димы заныло сердце. Он рванулся к матери:

– Мамочка! Мамочка! Как ты? Прости!

Екатерина лежала, прижимала к себе вздрагивающего сына, многозначительно глядя на мужа: «Победа!»

И тот взглядом отвечал: «Кто бы сомневался!» На какое-то время равновесие было восстановлено.

Правда, в лицей она больше не ездила, не отваживалась. Боялась услышать тогдашние ледяные слова, увидеть отчужденное выражение самого дорогого ей лица. Воспиталась с первого раза.

Вместе, как прежде, Дима никуда ходить не соглашался. Раньше-то как бывало: на выставку– под ручку, в ложе театральной – вдвоем. Никто ей на всем белом свете был не нужен. В их общности была ее сила.

Екатерина Илларионовна принялась искать решение проблемы. Посоветовалась с дорогим психиатром: мальчик изменился, ушел в себя, не аутизм ли развивается? Врач выразил готовность немедленно положить Диму в клинику и проколоть курс замечательного нового препарата от депрессии, «совершенно без побочных эффектов, и привыкание незначительное». Ее не смутила неслыханная по наглости цена таблеток и возможность возникновения зависимости от малоизученного на практике лекарства.

Все-таки это был выход, но его мать оставила на потом, на тот случай, если другие способы не подействуют.

Она расспрашивала подруг, как это было у них с их подраставшими сыновьями. Все как одна жаловались, что был ужас, но как-то потом перетерпели, и все улеглось. Правда, пошло несколько по-другому, поотчужденней, но куда деваться – так растут мужики, должны же когда-то от мамы-папы оторваться, ничего не поделаешь.

Ну уж нет! Мириться с таким положением не в ее правилах.

Она стала вычитывать советы психологов в женских журналах.

Больше всего нравились ей советы Надежды.

Она выписывала некоторые ее фразы в специальную тетрадку и зачитывала семье во время совместных трапез. Вот, например: «Мать и дитя – единое целое, больно одному, больно и другому».

«К чувствам матери надо относиться с пониманием и уважением».

У нее набрался целый цитатник сентенций, которые Надя выжимала из себя совершенно автоматически, отвечая на жалобы девчонок-подростков о «приставаниях» матерей. Она-то сама не имела никакого опыта в отношениях с матерью. А ее собственные отношения с сыновьями были пока на стадии чистейшей и нежнейшей любви: мальчишки попросту не вошли еще в подобающий подростковый возраст. Поэтому она настроена была абсолютно идеально, все знала и понимала.

Екатерина Илларионовна стала регулярно посылать письма в рубрику «Наедине с Надеждой». Написаны они были умно, живо, практически всегда публиковались с обстоятельным Надиным комментарием. Каждый Надин ответ проливался целительным бальзамом на сердечные раны Екатерины. Надя буквально одаривала ее россыпями мудрости – от Пятой заповеди «Чти отца своего и мать свою…» до высказываний о собственных матерях сильных и успешных представителей современности, включая главное лицо государства Российского.

Естественно, делясь с приятельницами восхищением по поводу Надиной мудрости, Екатерина Илларионовна не обошла Иришку. Та, понятное дело, сообщила, что Надя – ее лучшая подруга: мир тесен! Теперь ни одной их встречи не обходилось без незримого присутствия Надежды. Кате было интересно знать все о своем кумире.

Тем временем с сыном происходило неладное. Например, однажды она почти совершенно случайно (и не думала больше выслеживать) встретила его у университета в обнимку с девчонкой. Он посещал там подготовительные курсы, учась в выпускном классе. Она же просто гуляла по аллеям своей юности, в то время как Димочка занимался неподалеку. Вспоминала невинные молодые годы. Они тогда и за ручку держаться стеснялись! А тут – тащится парочка, прилипли друг к другу. Девчонка – наглая пигалица, жучка дворовая. Мальчишка – ее сын Димочка.

Конечно, она не смогла удержаться! А кто бы смог?

Ну, что она такого сделала? Просто крикнула:

– Дима! Ты почему не на лекциях?

Не сдержалась. Хотя видела предупреждение в его глазах. Там будто красный сигнал зажегся – «Стоп».

Вот не удержалась. Но девку же ничем не обидела, даже не глянула на нее. Мог бы не заметить, промолчать. Но не промолчал:

– Екатерина Илларионовна! Ведь я же вас предупреждал!

Напрасно в этот день приезжала врачиха из «скорой», напрасно укоризненно лежала скорбная Катерина на шелковом своем постельном белье – мальчик ее не пришел домой ночью.

Что она пережила – никакому Шекспиру и не снилось. С двух часов ночи до утра простояла у подъезда. Мобильный у мальчика был отключен, ни один из друзей «ничего не знал».

Вернулся он на следующий день после занятий, как обычно. Они ничего друг другу не сказали. Все пошло по-прежнему, если не вдумываться и не вспоминать. А лицо девчонки очень уж вспоминалось: сявка безжалостная. Катя вновь принялась следить, другого выхода не было. Приобрела парик, чуждую ей по стилю одежду – сама себя не узнавала, если в витрине отражение видела, смешно становилось.