Маша Трауб - Семейная кухня (сборник)

Мы создаем себе мифы, чтобы выжить, сохранить рассудок, не сойти с ума. В том числе и о родителях, приписывая им качества, которых они были лишены.

Тот же Леня помнит, что мама всегда приходила в гости с пирогом – шарлоткой или маковым, его любимым. И Леня долго считал, что мама умеет печь самые вкусные пироги на свете, и ждал даже не ее, а пирог. Только не мог понять, почему мама приносит ему пироги и требует, чтобы он не ел сладкого. Но тот запах еще теплой выпечки дурманил его голову, сводил с ума. Выходные были праздником. Леня даже пытался угадать, какой пирог принесет в следующий раз мама – яблочный или маковый?

– Ты знаешь, я ведь очень долго в это верил, – рассказывал он, – мне казалось, что если мама специально для меня с утра печет пирог, значит, она меня любит. И так проявляет свою любовь. И ее слова ничего не значат, а вся ее любовь – в этом самом куске домашней выпечки.

При этом мама не варила ему суп, не жарила котлеты. Приходила, выдавала пирог на большой тарелке и даже никогда не спрашивала: «Вкусно?»

Леню это не удивляло. Он об этом не задумывался, пока не увидел точно такую же тарелку, с точно таким же узором по краю, который помнил до мельчайшего завитка, у соседки, которая по договоренности с его отцом приходила через день, жарила котлеты и варила суп.

– У вас мамина тарелка, – сказал он ей. – Как она к вам попала?

– Это моя тарелка, Ленечка, – призналась честная женщина. Лене тогда было уже лет пятнадцать, и она не могла ему соврать. Да и не хотела.

– Как ваша? – не понял Леня. – Мама мне на ней пироги приносит. Она печет самые вкусные пироги!

Соседка молчала и мешала суп.

– Откуда у вас тарелка? – допытывался Леня.

– Это я пеку пироги, зайка, – сказала соседка.

– Как вы? Зачем? – Леню начало трясти от ярости.

– Чтобы тебе было вкусненько и приятно. Чтобы она не с пустыми руками приходила. Нельзя ведь к дитю с пустыми. Надо хоть что-нибудь принести. А ты любишь мои пироги. Особенно с яблоками. Я стараюсь. Однажды в очереди четыре часа стояла, килограмм яблок отхватила и все на пирог пустила. Ты был так доволен! Все съел.

– То есть она не печет? Это вы делаете?

– Да, зайка. Она ведь не умеет готовить. Мы встречаемся, я ей передаю, она относит.

– Почему вы меня обманываете?

– Мы не обманываем… Я хочу тебя порадовать… Ты же мне как сын. Я же тебя, считай, выкормила. Знаю, что ты любишь, как любишь… Что такого-то? Чего ты злишься? Я же ради тебя все… – Соседка заплакала.

– Я думал, это она… Для меня… Специально…

– Так для тебя, зайка. Для тебя. Специально.

– Я думал, это она.

– Какая разница? Она или я? Ты был так рад! Все съедал, до последней крошечки!

– Это нечестно. Неправильно. Так нельзя. Нельзя обманывать!

– Так никто и не обманывал! Ты ведь не спрашивал – принесла и принесла.

– Так нельзя.

Леня обиделся на соседку. Не на мать, а на нее. И отказывался есть то, что она готовит. Соседка плакала.

Леня так и не захотел поверить в то, что его мать не пекла те самые пироги, которые были счастьем в его детстве. Каждую пятницу он перед сном представлял себе, как мама встанет с утра в субботу пораньше, поставит тесто, зажжет духовку и будет печь пирог, думая о нем. А оказалось, что это соседка стояла в очередях за яблоками, вставала в шесть утра, зажигала духовку и пекла пироги, выводя маком узор на тесте. Он так и продолжал считать, что это мама пекла, а потом перестала.

Тот же Леня, уже в свои сорок пять, искал колбасу, у которой был «тот самый вкус». Ту колбасу, которую он ел на завтрак перед школой.

– Я нашел, – позвонил он однажды, – это была чайная. То есть сейчас это чайная колбаса! Представляешь?

Он был счастлив. Ему нужно было совсем немного. Кусок чайной колбасы.

Все детство, сколько я себя помню, продукты нужно было «доставать», а потом «передавать». Батон сервелата знакомой в билетной кассе, чтобы уехать к бабушке. Конфеты – медсестре, которая приходила на дом и делала маме уколы, чтобы она могла встать – позвоночник после Севера отказывался держать ее тело. Коньяк – врачу. Сыр плавленый – учительнице, чтобы меня после северной школы «не трогала» и «отнеслась с пониманием». Икра – директору школы, чтобы взяла меня назад, не по прописке, в середине года.

А еще я помню этот бессознательный, на уровне инстинкта, жест. Медсестра нюхала конфеты сквозь коробку, директриса нюхала икру сквозь банку, как будто это были духи, которые моя мама тоже нюхала сквозь упаковку и ставила в шкаф, не открывая.

Я была маленькая, и пустые полки в магазинах меня не пугали. Я послушно стояла в очереди к закрытому окошку, где должны были «выбросить» неизвестно что. Однажды меня чуть не затоптали. Окошко неожиданно открылось, продавщица выбросила несколько упаковок колбасы, и очередь ринулась расхватывать. Меня смели под прилавок, где я еще долго лежала на полу, боясь вылезти и подать голос, а мама бегала по магазину и истошно кричала.

– Сволочи, ребенка задавили! – голосила она.

На маму смотрели спокойно, а те, кто отхватил кусок колбасы, думали уже о своем и улыбались. Только одна женщина вышла из очереди в кассу и подошла к моей маме.

– Нате, – сказала она и протянула кусок колбасы весом в двести граммов.

Мама схватила эту колбасу и бросила на пол. Тут же подскочила еще одна женщина, пожилая, схватила кусок и побежала к кассе.

– Пропустите, я здесь стояла! – закричала она, размахивая палкой-клюкой.

Очередь пропустила.

Моя мама и та женщина стояли и смотрели, как женщина выходит из магазина, зажимая кусок колбасы в руке.

Женщина заплакала. Мама застыла столбом. Я наконец вылезла из-под прилавка.

– Мам, я здесь, у меня все хорошо, – сказала я, дергая маму за руку. Она не отреагировала. Стояла и смотрела вслед женщине.

– Гадство какое, – произнесла наконец она.

В это время к нам приехала в гости тетя Алла с Севера. Я ее даже не узнала. На пороге стояла огромная женщина с тяжелой, свистящей одышкой.

– Машка, привет, – поздоровалась тетя Алла. – Я ненадолго, пожрать, посрать и поспать. – Она засмеялась. – Давай, сваргань мне что-нибудь, шуруй ножульками.

Голос был тот же.

Она прошла на кухню и тяжело села на табуретку.

– Ой, – сказала я.

– Да здоровье, на х…, б…, – выругалась тетя Алла.

Тетя Алла приехала лечиться. Мы не виделись всего два года. Или целых два года.

Сначала в тюрьму сел ее муж, а потом и сын Гришка. После этого тетя Алла заболела. Начала толстеть и лысеть, посыпались зубы. Еще там, на Севере, ей сделали операцию «по женской части», после которой она чуть не умерла – сначала еле откачали после наркоза, потом еле остановили кровотечение.

Посоветовали сделать еще одну операцию. В Москве.